Творчество АйвазовскогоТворчество АйвазовскогоВ Феодосии и Петербурге Семнадцатого июля 1817 года священник армянской церкви города Феодосии сделал запись о том, что у Константина (Геворга) Гайвазовского и его жены Репсиме родился «Ованес, сын Геворга Айвазяна». Он был младшим в семье. Помимо него у Геворга и Репсиме было еще два сына и две дочери. Выходец из южной Польши – Галиции Геворг Айвазян писал имя и фамилию на польский лад – Константин Гайвазовский. Этой же фамилией станет подписывать свои первые картины и его сын Иван, которому суждено будет прославить фамилию своих предков, сделав ее известной всему миру. Только в 1840 году он изменил ее написание на более привычное для русского уха звучание – Айвазовский, но в письмах на армянском языке он навсегда оставался Ованесом Айвазяном. Куда только судьба не забрасывала многострадальных детей Армении! Ещё в конце прошлого столетия фамилия Гайвазовских встречалась в Валахии и Молдавии. Константин Гайвазовский обосновался с семьёй в Феодосии в самом начале XIX века. Город уютно разместился в восточной области Крыма на берегу красивой и удобной бухты, там, где снижаясь, заканчиваются отроги крымских гор и начинаются степи, такие же, безбрежный, как море, где влажные морские ветры встречаются с ветрами, настоянными на степных травах. Основанная греками в VI веке до н.э., Феодосия знала время славы, богатства, в ее бухте кипела шумная торговая жизнь. За тысячелетия своей истории город пережил возвышения и разорения, новое могущество и славу в Средние века, когда отважные генуэзские мореплаватели и купцы в XIII – XIV веках в самых удобных бухтах Черного моря основывали фактории, возводили мощные оборонительные крепости. Тогда древняя Феодосия, обнесенная рядами стен, рвами, укрепленная высокими башнями, называлась Кафой. Но к XIX столетию в далекое прошлое ушли былая слава и богатство города. Феодосия превратилась в небольшой провинциальный городок. Семья Гайвазовских была небогата. Отец одно время успешно занимался торговлей, но обрушившаяся на город в 1812 году чума разорила семью. Свободно владея несколькими языками – армянским, русским, польским, венгерским, турецким, греческим, Константин Гайвазовский помогал горожанам составлять судебные документы и жалобы и одновременно исполнял должность старосты на феодосийском базаре. Мать была искусной вышивальщицей, и ее ремесло не раз выручало семью в особенно трудные времена. Дом был невелик, он стоял на возвышении, откуда была видна даль моря. Оно да еще небо над ними и стали теми главными впечатлениями, что определили жизненную судьбу будущего художника. Море, то ласковое, то грозное, с бесконечно набегающими на берег волнами, меняющее цвет от прозрачного бирюзового на недвижной поверхности во время штиля до густой черноты в штормовые дни, - притягивало, манило к себе. Оно было всегда рядом, и мальчику не надоедало следить за его движением и жизнью. Лодки и баркасы рыбаков, уходившие в море, а потом возвращавшиеся с уловом к берегу, радостно встречавшие их семьи и вся городская детвора – вот те впечатления, которые отзовутся позже в его картинах. Изредка на горизонте появлялись паруса больших фрегатов, их названия пока были неведомы мальчику, но пришло время, и именно он прославил на своих полотнах корабли российского флота. Феодосия была городом многоязычным. Здесь жили армяне, татары, русские, турки, греки. Когда в 1821-1829 годах в Греции поднялось восстание против многовекового владычества османской империи, вести об этом докатились и до маленькой Феодосии. О событиях и героях греческой революции рассказывали заезжавшие в Феодосию купцы, писали русские газеты, об этих событиях говорили на городском базаре, там же продавали народные картинки, гравюры с эпизодами восстания и портреты героев греческого народа. Срисовывая их, будущий художник и сам пытался фантазировать. На случайных листах бумаги он копировал портреты, военные сцены, а когда не хватало бумаги, то самым удобным местом для рисования оказывались беленые стены дома. На них было легко рисовать углем фигуры солдат, парусники с надутыми парусами, чаек над скалами, морские волны, набегающие на берег. Рисунок солдата в полном военном снаряжении на стене дома случайно увидел градоначальник Феодосии Александр Иванович Казначеев. Он уже слышал о юном художнике от городского архитектора Коха, слышал и о том, что тот хорошо играет на скрипке, виртуозно выводя смычком протяжные восточные мелодии. Интерес главы города к сыну старосты феодосийского базара решительным образом изменил течение жизни мальчика. В руках юного Айвазовского впервые оказались настоящие акварельные краски, кисти и хорошая бумага, подаренные ему Казначеевым. Казалось бы, что за дело городскому голове до ребенка из бедной семьи? Но, к счастью, Казначеев оказался не только образованным и талантливым человеком, но главное, человеком с большой душой. В годы, когда двадцатилетний А. С. Пушкин отбывал свою ссылку на юге и находился в распоряжении графа М. С. Воронцова, Казначеев состоял правителем его канцелярии и, насколько мог, оберегал поэта от гнева и гонений графа. Когда в 1830 году Казначеева перевели из Феодосии на службу в Симферополь и назначили Таврическим губернатором, он взял с собой и Айвазовского, определив его в Симферопольскую гимназию, где тот показал себя весьма способным учеником. В выданном ему аттестате значилось, что в российской грамматике и логике, истории и географии, в правилах немецкого языка Айвазовский проявил «успехи изрядные; в латинском и французском языках - хорошие; и в рисовальном же искусстве выказал знания превосходные». Три года, проведенные в семье Казначеева, не прошли для подростка бесследно. Атмосфера дома, круг знакомств способствовали быстрому развитию восприимчивого юноши. Ум и способность, которые проявлял Айвазовский, вызывали интерес к нему, рождали желание принять участие в его судьбе. Сам же он много читал и много рисовал. Частый гость в доме близких знакомых Казначеева Нарышкиных, имевших богатейшую в Симферополе библиотеку и превосходное собрание английский и голландских гравюр, он получил право пользоваться книгами и делать копии с гравюр. Наталья Федоровна Нарышкина начала в Петербурге хлопоты о приеме Айвазовского в Академию художеств. Более того, она считала, что Айвазовского, как обладающего исключительным дарованием, необходимо отправить для обучения живописи в Рим. Нарышкина отослала в Академию художеств прошение об этом вместе с рисунками юного художника, и вскоре получила ответ от президента Академии о том, что «молодой Гайвазовский, судя по рисункам его, имеет чрезвычайное расположение к композиции, но, так как он, находясь в Крыму, не мог быть так основательно подготовлен в рисовании и живописи», ему необходимо пройти полное обучение в Российской Академии художеств. И как особая милость было назначено принять Айвазовского в Академию на казенный счет, а также на казенный счет привезти его из Крыма в Петербург. Дорога из Симферополя в северную столицу была долгой, продолжалась несколько недель. Миновали ковыльные степи, пыльные дороги, малые и большие города, остановились ненадолго в Москве и наконец 21 августа 1833 года приехали в Петербург. Широкую Неву, торжественные ряды дворцов на ее берегах, прямые проспекты улиц, переменчивое небо с холодными облаками – вот что увидел юноша после долгой утомительной дороги. Как это было не похоже на его маленькую и такую далекую Феодосию. Через два дня он с волнением вступил под высокие своды Академии. Начиналась новая жизнь. День был определен жестким академическим расписанием. Воспитанники Академии поднимались в пять часов утра, затем следовали непременная утренняя молитва, завтрак, и в семь начинались занятия в классах. Сначала – общеобразовательные предметы и теория живописи, а с двенадцати до трех ученики рисовали красками. После короткого перерыва снова классные занятия. Вечером при свечах – занятия рисунком. В девять часов все обязаны быть в спальнях. Возможно, этот утомительный в своем однообразии ритм мог показаться невыносимым, если бы он не был наполнен истинным творчеством, радостью ежедневных открытий. Айвазовский был определен в класс профессора Максима Воробьева, главным интересом которого была пейзажная живопись. Человек просвещенный, разнообразных и широких интересов, Воробьев любил поэзию, музыку, неплохо играл на скрипке, что, возможно, еще больше сблизило ученика и учителя. В доме профессора нередко собирались его академические питомцы, и здесь в непринужденной обстановке продолжались разговоры об искусстве, споры, рассказы учителя о его учениках и сотоварищах по Академии художеств. Русская пейзажная живопись к началу XIX века только начинала определяться как равноправный жанр в иерархии других живописных жанров. Академия на первое и главное место всегда ставила исторический род живописи. Портрет, пейзаж, картины на бытовую тему считались низким занятием для художника. И тем не менее среди русских пейзажистов уже были выдающиеся мастера, искусством своим пролагавшие дорогу для дальнейших успехов этого жанра. Декоративные пейзажные панно Семена Щедрина с изображением парков Павловска, Гатчины, Петергофа украшали дворцы Петербурга. Городские пейзажи учителя Воробьева, Федора Алексеева и поныне доставляют радость узнавания замечательных видов Москвы, Нижнего Новгорода, царственного Петербурга. Пейзажи Италии писал и Федор Матвеев. Михаил Иванов прославил свое имя изображением «достопримечательных мест» России, Кавказа и Крыма. Под его началом учился один из тончайших мастеров пейзажной живописи Сильвестр Щедрин, легенда Академии художеств тех лет, умевший передать живой трепет воздуха, текучую влажность воды, пленительную свежесть итальянской природы, где он работал после окончания Академии. Воробьев не только увлекал своих учеников рассказами о мастерстве и особенностях живописи своих учителей и предшественников, но он мог зажечь воображение юных художников искренним восторгом перед красотой природы. Он учил их любить и понимать природу, чувствовать ее состояние. Сам он мог писать, кажется, все: панорамы виденных в путешествии городов, военные парады, ночную Неву, морские баталии и пейзажи. Склонность Айвазовского к изображению моря проявилось очень рано, ее поддерживал и развивал старый профессор. Немало значило для Айвазовского знакомство с картинами классических мастеров в собрании Императорского Эрмитажа. Он копировал морские пейзажи француза Клода Лоррена, голландских живописцев XVII столетия, славившихся своими изображениями моря, кораблей, прибрежной жизни голландских городов. Живописцы Голландии считаются основоположниками маринистического жанра. Не меньшее значение, чем профессиональные уроки живописи, имели для Айвазовского знакомства, которые начали складываться в первые же годы его жизни в столице. В доме Воробьева Айвазовский познакомился с поэтом Василием Жуковским, баснописцем Иваном Крыловым, с тонким ценителем искусства, меценатом, прекрасным виолончелистом Матвеем Виельгорским, художником Александром Орловским, Алексеем Томиловым. Умный, широко образованный человек, Томилов был страстным коллекционером. В его петербургском доме были собраны картины русских и европейских художников, он владел богатейшей коллекцией офортов Рембрандта. В совсем юном Айвазовском Томилов угадал незаурядное дарование и много способствовал его развитию. Художник стал частым гостем в доме Томилова. По его совету Айвазовский копировал пейзажи Сильвестра Щедрина, настойчиво постигая его живописную манеру. Позже в Италии он будет писать свои картины в тех же местах, где работал Щедрин. Лето 1834 года художник провел в имении Томилова Успенское на реке Волхов. Непривычные для южанина северные белые ночи, серебристая прозрачность воздуха, неяркая зелень, стального цвета вода северной реки – все это внимательно наблюдал и впитывал глаз художника, сопоставлял с такими, казалось, далекими воспоминаниями о феодосийской жизни и природе. Неожиданное событие едва не изменило течение жизни Айвазовского. В начале 1835 года по приглашению Николая I в Петербург для выполнения высочайших заказов приехал модный французский маринист Филипп Таннер. Академический ученик Айвазовский был определен ему в помощь. Поначалу все шло хорошо. Айвазовский внимательно постигал тайны мастерства известного французского живописца, которые тот, в свою очередь, перенял у великого английского мастера Уильяма Тёрнера. Способный ученик быстро усвоил приемы парижского маэстро и, не желая быть у него подручным, но, стремясь к собственному творчеству, написал к академической выставке картину Этюд воздуха над морем. Показанная на выставке, она вызвала всеобщее одобрение, любопытство, восхищение мастерством молодого академиста. Айвазовский получил за нее от Академии художеств серебряную медаль, что чуть не стало концом его так блестяще начавшейся художественной карьеры. Оскорбленный независимым поведением своего помощника Таннер пожаловался на него императору, который не терпе6л нарушений субординации и повелел все картины Айвазовского с выставки немедленно снять. На начинающего художника обрушился императорский гнев. Потребовалось заступничество Жуковского, Крылова, профессоров Академии, чтобы утихомирить царскую немилость. Вскоре и сам Таннер, прибывший в Петербург «на ловлю счастья и чинов», отвергнутый художниками и двором, бесславно покинул Россию. Важным этапом в развитии дарования Айвазовского стало его плавание летом 1836 года с кораблями Балтийского флота по Финскому заливу и Балтийскому морю. Плавание в течение двух месяцев в северных широтах обогатило, расширило представления начинающего мариниста об изменчивой морской стихии. Пройдет совсем немного лет, и он увидит и испытает на себе не только ласковый шум Эгейского, Адриатического и Средиземного морей, но и могучее дыхание Атлантики и Тихого океана. Морская стихия навсегда завладела воображением художника, стала единственной и главной темой его творчества. Уже в первых картинах Айвазовского учителя и зрители увидели неординарность дарования. В самых ранних его работах Вид на взморье в окрестностях Петербурга и Большой рейд в Кронштадте поражало мастерство, с каким написаны вода, морская пена на гребнях волн, северное небо с несомыми ветром белыми облаками. Хотя в картинах есть еще оглядка на старых голландских маринистов, но в них же выражена зоркая наблюдательность, пытливость молодого художника, внимательно постигающего особенности северной природы. Годы учебы были наполнены каждодневным неустанным трудом, радостью творчества, счастьем знакомства с людьми, память о которых пройдет через всю жизнь. Такой оказалась встреча, хоть и мимолетная, С Пушкиным. Она произошла на академической выставке в сентябре 1836 года, за несколько месяцев до гибели поэта. Айвазовский помнил каждую деталь разговора, каждый вопрос поэта, обращенный к нему, выражение его лица, его смех, одежду Наталии Николаевны. Это знакомство осенило собою всю жизнь художника, и многое потом в своем творчестве он проверял возможной реакцией великого поэта, соразмеряя свои впечатления, создаваемые образы природы с высокой пушкинской поэзией, которая всегда жила в душе художника. «С тех пор и без того любимый мною поэт сделался предметом моих дум, вдохновения и длинных бесед и рассказов о нем», - вспоминал Айвазовский на склоне лет. О картинах Айвазовского представленных на академической выставке 1836 года, живо и доброжелательно отозвалась художественная критика. Нестор Кукольник, выпускавший Художественную газету, писал: «Две картины Айвазовского, изображающие пароход, идущий в Кронштадт, и голландский корабль в открытом море, говорят без околичности, что талант художника поведет его далеко. Изучение натуры откроет ему другие сокровища, о которых теперь талант только догадывается. Произведения Айвазовского теперь поражают, кидаются в глаза. Признаемся, мы ожидаем, что они вскоре не будут так эффективны, но глубоко западут в душу зрителя и надолго заведут хозяйство на дне ее». Эти слова были добрым напутствием начинающему художнику. Нестор Кукольник не раз заинтересованно писал о картинах Айвазовского, следил за его успехами и предостерегал от увлечения излишней внешней эффективностью. А вскоре художник и лично познакомился со своим первым критиком, а главное, с кругом тех людей, что собирались в оме братьев Нестора и Платона Кукольников или у Карла Брюллова, «великого Карла», только что вернувшегося из Италии, увенчанного славой, обожаемого молодыми живописцами. Здесь собирались актеры, художники, певцы, литераторы. Глинка чаровал игрой на фортепиано и пением, художник Яненко смешил своим балагурством, Платон Кукольник играл на ск5рипке, Нестор импровизировал стихи, пел своим могучим басом великий певец Петров, приходил актер Каратыгин с неисчерпаемым запасом каламбуров. «Вечером мы сходились, тут шли россказни, - читаем в записках Глинки. – Иногда ужинали, и тогда это был праздник не от яств и вина (нам не на что было лакомиться), но от разнообразной оживленной беседы». На одном из таких вечеров Айвазовский исполнил на скрипке несколько мелодий, слышанных им в Крыму. Напевы понравились Глинке. Он воспользовался ими в опере Руслан и Людмила, над которой в то время работал. «Впоследствии два из них я употребил в лезгинке, а третий – для анданте в сцене Ратмира в 3-м акте Руслана и Людмилы», свидетельствовал сам композитор. Но вот закончена Академия художеств. Как лучший выпускник 1837 года Айвазовский получил за свои успехи большую золотую медаль, дававшую право на шесть лет уехать за границу в качестве академического пенсионера и совершенствовать там живописное мастерство. Прежде чем отправиться в Италию, куда обычно уезжали художники, Айвазовский на два года уехал в Феодосию, где не был целых пять лет. Вернувшись в родной город, он с упоением начал работать над пейзажами, главной темой который оставалось море. Он умел бесконечно разнообразить сюжеты своих марин: то это ночь на южном берегу, то буря у генуэзских развалин, то вид Севастополя с военными кораблями, и, наконец, вид Феодосии, любовно изображенной художником почти с топографической точностью. В картине хорошо узнаваемы характерные очертания гор, башня Константина у самого берега и дом губернатора. Воодушевленный встречей с родными краями, Айвазовский писал в Петербург Томилову: «Сколько перемены в моих понятиях о природе, сколько новых прелестей добился и сколько предстоит впереди». Серьезной школой для него стало участие под руководством генерала Николая Раевского, сына героя 1812 года, командовавшего Кавказской береговой линией, в боевых операциях у берегов Мингрелии. Айвазовский принял участие в десанте, высаженном в районе Субаши (Лазаревская). Картину Десант в Субаши он написал сразу, вернувшись в Феодосию. Она стала первым в его творчестве изображением морской батальной сцены. В этой операции принимали участие служившие на Кавказе рядовыми бывшие декабристы Михаил Нарышкин, Александр Одоевский, Николай Лорер. Художник сблизился с ними «и с большим удовольствием, - вспоминал он позже, - беседовал с этими высокообразованными людьми». Здесь можно заметить, что принявшая большое участие в судьбе Айвазовского Наталья Нарышкина была в родстве с кавказским знакомым художника Михаилом Нарышкиным. Когда же художник оказался в Италии, там судьба свела его с родственницей другого декабриста – Александра Лорера. В ее альбоме он оставил десятки своих рисунков. Среди новых кавказских друзей художника был брат Пушкина Левушка. Знакомство с ним было окрашено для Айвазовского памятью о недавней встрече с великим поэтом. Два года самостоятельной работы в Крыму, без оглядок на авторитеты, без понуждений к обязательным академическим заданиям много значили в творческом развитии художника. За короткое время он написал более десяти картин и отослал их в Академию в качестве отчета о своей работе. Возвращаясь весной 1840 года в Петербург и прощаясь с родными местами, Айвазовский написал одну из самых проникновенных своих картин – Морской берег. Быть может, в стоящем на берегу одиноком путнике, который смотрит на волнующееся море, на бороздящие волны корабли, небо с нависшими над водой облаками, художник мыслил себя? Когда он вернется сюда, когда увидит эти берега, такое родное и любимое Черное море? В Италии Летом 1840 года вместе со своим академическим другом Василием Штернбергом, замечательным художником, веселым человеком, Айвазовский двинулся в путь. Дорога лежала в Италию, столицу художественного мира. Классическое искусство Древнего Рима, великие мастера итальянского Возрождения, прекрасная природа влекли туда художников со всей Европы. Через Берлин, Дрезден, Вену, Триест Айвазовский и Штернберг приехали в Италию. Первым городом, где художники сделали остановку, была Венеция. Она покорила своей неповторимой красотой и очарованием. Большой канал с величественными дворцами, переплетение малых каналов, на их скрещении – уютные тихие площади, а сердце Венеции – площадь Святого Марка с прекрасным собором. За площадью – знаменитая венецианская лагуна. Сколько бы не прошло лет, Айвазовский будет памятью возвращаться к этому городу и в восхищении воспевать в своих картинах его волшебную красоту. Художник воссоздал на своих полотнах недвижные, словно уснувшие, воды лагуны, в которых отражаются, удваиваясь, совершенные в своей архитектурной красоте венецианские дворцы, кампанилы и самые обычные строения. Неслышно скользят по тихой воде гондолы, непременная примета венецианской жизни. От прозрачного неба, тихой воды, медленного движения гондол веет покоем, гармонией, идиллией природы и жизни. В Венеции, в армянском монастыре Святого Лазаря уже много лет жил старший брат Айвазовского – Габриэл. Он принял монашество и жизнь свою посвятил ученым занятиям богословием, языками и переводами, став крупным ученым-теологом. Братья встретились после многих лет разлуки. Художник некоторое время жил в монастыре. Монахи поселили Айвазовского в келье, которую когда-то занимал великий Байрон. Английский поэт был настолько увлечен людьми и обстановкой монастыря, что начал изучать армянский язык и даже издал англо-армянский словарь. Айвазовский на склоне лет написал картину, изображающую Байрона среди монахов армянского монастыря. С братом у Айвазовского никогда не прерывалась связь. В знак расположения и благодарности художник посвятил монастырю одну из картин, написанных в Венеции. За несколько первых месяцев жизни в Италии Айвазовский побывал, кроме Венеции, во Флоренции, которая встретила его величественными соборами, прекрасными коллекциями картин великих мастеров Возрождения в галереях Уффици и Питти. Художник объехал все Неаполитанское побережье, работал в Сорренто, Амальфи, Вико; в самом Неаполе ему не терпелось ощутить особенность ландшафта, увидеть прибрежные пейзажи, побывать в тех местах, где работал любимый и высокочтимый им Сильвестр Щедрин. Двигаясь по дорогам Италии, он всматривался в синеву неба, ясный рисунок холмов Тосканы, плоские кроны горделивых пиний, чутко улавливая богатое разнообразие оттенков утреннего, полуденного или вечернего неба. Память художника фиксировала, как огненный шар солнца медленно опускался в море, и тогда на зыби волн начинали играть причудливые оттенки золотого цвета. Эти первые впечатления, пополняясь новыми, возрождались на холстах под его кистью. Рим потряс Айвазовского. «Я видел творения Рафаэля и Микеланджело, видел Колизей, церкви Петра и Павла. Смотря на произведения гениев и громады, чувствуешь свое ничтожество! Здесь день стоит года», - писал он в Петербург о своих первых впечатлениях от Вечного города. «Я, как пчела, сосу мед из цветника, чтобы принести благодарную дань царю и матушке России», - заканчивал он свое письмо. Обосновавшись в Риме, Айвазовский часто встречался с Николаем Васильевичем Гоголем, с которым познакомился в Венеции, они вместе совершили поездку во Флоренцию. Осторожный на новые знакомства Гоголь быстро сошелся с Айвазовским. «Низенький, худощавый с весьма длинным заостренным носом, с прядью белокурых волос, часто падавших на маленькие прищуренные глазки, Гоголь выкупал эту неприглядную внешность любезностью, неистощимою веселостью и проблесками своего нескончаемого юмора, которыми искрилась его беседа в приятельском кругу», - таким увидел художник знаменитого писателя. Судьба была щедра к Айвазовскому на интересные встречи, знакомства и дружбу. Вечерами он часто бывал в маленькой квартирке Гоголя, которую тот называл «моя келья». Туда приходил друг Гоголя, художник Александр Иванов, погруженный в работу над своей картиной Явление Христа народу. Здесь бывали писатели Иван Панаев, Василий Боткин, многие художники. Душой этого кружка был Гоголь, которого все любили. О близости художника и писателя свидетельствует эпизод с портретом Гоголя, исполненный Александром Ивановым, который Гоголь выпросил у Иванова, чтобы подарить Айвазовскому. Работал Айвазовский с упоением и очень быстро, испытывая наслаждение от процесса творчества, от того, как возникают под кистью из бесформенных поначалу мазков облака, воздух, линия берега, движение волн. За несколько первых месяцев жизни в Италии в 1840 году Айвазовский написал тринадцать больших картин. В следующем – семь, еще через год – двадцать. В их число не входят работы небольших размеров, альбомы рисунков, набросков, которые художник делал постоянно, находясь в дороге, за дружеской беседой или размышляя над новым сюжетом для большого холста. Здесь, в Италии, окончательно сложился метод работы Айвазовского. Он был очень индивидуален, ни на кого не похож. «Когда я уезжал в Италию, - рассказывал художник, - мне твердили все в виде напутствия – с натуры, с натуры пишите!.. живя в Сорренто, я принялся писать вид с натуры с того самого места, с которого в былые годы писал С. Щедрин… писал я ровно три недели. Затем точно также написал вид в Амальфи. В Вико написал две картины по памяти. Закат и восход солнца. Выставил все – и что же оказалось – все внимание публики было обращено на фантазии, а эти проходили мимо – как давно знакомые». Для себя Айвазовский раз и навсегда сделал вывод, что особенности его восприятия природы, зрительной памяти, воображения, наконец, темперамента не совмещаются с характером работы на натуре. Он не мог сидеть с мольбертом и кистями у берега моря и, часами наблюдая изменчивость освещения, движение волн, кропотливо переносить это на холст. Его феноменальная память удерживала множественные состояния атмосферы, эффектные, единственные в своем роде мгновения жизни природы, а выработанная годами, отточенная техника, филигранное профессиональное мастерство позволяли безошибочно и убедительно воспроизводить созданную воображением картину природы. Айвазовский выработал свою теорию. Он был убежден, что «движение живых стихий неуловимо для кисти: писать молнию, порыв ветра, всплеск волн – немыслимо с натуры. Для этого художник должен запомнить их, и с этими случайностями, равно как и эффектами света и теней, составлять сою картину». Способ его работы был очень индивидуален. Он начинал писать картину с изображения неба или, как он любил говорить, - воздуха. И как бы ни был велик холст, он заканчивал эту часть картины в один сеанс, не отходя от холста иногда по двенадцать часов кряду. Этим достигалось ощущение особого единства цвета, воздушной атмосферы, убедительности и правдивости в ее передаче. В мастерской художника обычно стояло несколько картин – законченных и только начатых. Но завершенные работы не задерживались долго, на них всегда имелись покупатели. Известность Айвазовского быстро росла. На одной из выставок в Риме он экспонировал несколько своих картин, о которых с восторгом писали итальянские газеты, открывая новое имя русского художника. Многие его картины, изображающие восходы, закаты, лунные ночи, морские бризы, написаны, кажется, с непринужденной, покоряющей легкостью. Они воспринимаются как музыкальные или стихотворные импровизации. В начале XIX столетия в поэзии и в музыке сложилась традиция публичной импровизации. Ею увлекался Адам Мицкевич, непревзойденным и тончайшим мастером ее был Фредерик Шопен. Айвазовский слышал легкие музыкальные фантазии Глинки. В художественных салонах Петербурга, Москвы, европейских столиц звучали музыкальные и поэтические импровизации. В них привлекала видимая легкость и одновременно таинственность рождения в присутствии зрителей или слушателей законченного произведения. Но за этим стоял высокий профессионализм. В популярности, разрастающейся славе Айвазовского, быстроте, с которой возникали все новые и новые закаты, восходы, лунные ночи, таилась большая опасность – стать просто модным художником, писать, учитывая лишь невзыскательный вкус публики, ожидавшей того, что для нее привычно, что легко воспринимается и ласкает глаз. В сотнях, а потом и тысячах картин, созданных Айвазовским, конечно, не все равно значимо, не всегда быстрота работы шла на пользу картине. От возможной облегченности и поверхности в творчестве, от излишней доверчивости похвале Айвазовского предупреждал своими советами его петербургский друг и доброжелатель Томилов, когда писал ему о том, что, как детей можно закормить насмерть, так и дарование можно захвалить насмерть. Художник будет продолжать писать, «но не работать, почитая себя гением, а то дарованию его - конец». Испытание славой – самое тяжелое испытание. Если художник выдерживает, преодолевает его, значит, правду, истину в искусстве он ценит выше, чем себя. Айвазовского всегда спасала его искренняя, безграничная любовь к искусству, феноменальная трудоспособность, неподдельность чувств, которые выражались в его созданиях. Не случайно поэтому картины его вызывали восхищение не только публики, но и профессионалов-художников и истинных знатоков и ценителей искусства. Свое изумление искусством Айвазовского выразил известный английский художник-маринист Уильям Тёрнер, живший в 1842 году в Риме. Шестидесятилетний мастер сочинил на итальянском языке восхищенные стихи по поводу картины Неаполитанский залив лунной ночью: «На картине твоей вижу луну с ее золотом и серебром, стоящую над морем, в нем отражающуюся. Поверхность моря, на которую легкий ветерок нагоняет трепетную зыбь, кажется полем искорок… Прости мне, великий художник, если я ошибся, приняв картину за действительность, но работа твоя очаровала меня, и восторг овладел мною. Искусство твое вечно и могущественно, потому что тебя вдохновляет гений». Более спокойными и сдержанными, а потому, возможно, и более весомыми кажутся слова великого художника и великого труженика в искусстве Александра Иванова. В письме к родным из Рима он написал: «Айвазовский человек с талантом. Воду никто так хорошо здесь не пишет. Айвазовский работает скоро, но хорошо, он исключительно занимается морскими видами, и так как в этом роде нет здесь художников, то его заславили и захвалили». Вдумчиво и трезво оценивал Айвазовский свою популярность: «Скажу о главном, - писал он Томилову, - все эти успехи в свете – вздор, меня они минутно радуют и только, а главное мое счастье – это успех в усовершенствовании, что первая цель у меня». Анализируя характер своей живописи, манеру свои успехи, он тогда же говорил: «Теперь я оставил все эти утрированные краски, но между тем нужно было тоже их пройти, чтоб сохранить в будущих картинах приятную силу красок и эффектов, что весьма важная статья в морской живописи». С удовольствием работая над разнообразием морских пейзажей, стремясь не повторяться в их сюжетах, Айвазовский всякий раз искал новых оттенков освещения морской воды или облаков, состояния атмосферы. Но он стремился найти и свою, новую тему в пейзаже, свойственную только ему. Такой картиной стала большая композиция которую художник назвал Хаос. Она изображает движение необузданной первозданной стихии, которую озаряет комета, являя собою создателя стихий – неба, земли, воды. За основу идеи картины Айвазовский взял слова из книги Бытия: «Земля же была безвидна и пуста и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». Картина привлекла внимание Папы Григория XVI. Он приобрел ее для Ватикана и наградил художника золотой медалью. Гоголь с веселой шуткой поздравил Айвазовского: «Исполать тебе, Ваня! Пришел ты, меленький человек с берегов Невы в Рим и сразу поднял Хаос в Ватикане». Казалось бы, такой шумный успех, признание, слава, которые сопровождали почти каждое новое произведение Айвазовского, могли создать атмосферу сплошного праздника, богемности, рассеянной жизни. Но натура художника не принимала подобного стиля жизни. И от пьянящих увлечений его тоже спасал главный, и пожалуй, единственный интерес – его творчество, которому было подчинено все. Первоначальные материальные затруднения – половину скромного содержания, что он получал от Академии художеств, Айвазовский отсылал матушке в Феодосию – вскоре закончились. Продажа картин приносила достаточное и уверенное обеспечение. Это давало возможность художнику много путешествовать. Он предпринял поездку в Испанию, на Мальту, посетил Англию, Францию, Швейцарию, Германию, Голландию. Его влекли места, где он мог пополнить свои впечатления, связанные с морем, традициями маринистической живописи, накопить новый опыт. Айвазовский не упускал возможности выставлять свои картины в европейских городах. На каждой выставке ему сопутствовал успех. Один из соотечественников записывал в своем дневнике впечатления от картин Айвазовского на римской выставке: «С каким восторгом говорили мы это «наш» в Риме, с какой гордостью смотрели мы на слово Russo, написанное под его картинами». Курьезные отзывы появились неожиданно в берлинских газетах. Мастерство в передаче воды, тончайших световых эффектов вызывало такое изумление, что критики решили – очевидно, русский художник глухонемой. Только при недостатке слуха и речи может так остро развиться зрение. За выставленные в Лувре картины Айвазовский был награжден золотой медалью. Парижские газеты писали, что при таком успехе, который имеет русский живописец в Европе, он вряд ли захочет вернуться в Россию. Но именно эти предположения ускорили возвращение Айвазовского в Петербург. «Это побудило мня сократить время пребывания моего за границей на два года, - объяснял он причину своего возвращения в Россию и продолжал – Рим, Неаполь, Венеция, Париж, Лондон, Амстердам удостоили меня самыми лестными поощрениями, и внутренне я не мог не гордиться моими успехами в чужих краях, предвкушая сочувственный прием на родине». К 27 годам он стал членом Петербургской, Римской и Амстердамской Академии художеств. Художник Главного Морского штаба В середине лета 1844 года завершилось четырехлетнее пребывание Айвазовского в Европе. Он вернулся на родину, увенчанный признанием, европейской славой. Друзья художника с радостью отмечали его возвращение. Академия художеств в сентябре удостоила своего бывшего ученика званием академика, а через несколько дней последовало распоряжение Министерства Императорского двора о причислении его к этому ведомству со званием живописца Главного Морского штаба «с правом носить мундир Морского Министерства и с тем, чтобы звание сие считалось почетным без производства денежного содержания». В истории отечественного искусства подобное причисление художника к высшему Морскому ведомству было первым. Оно свидетельствовало о признании исключительных заслуг молодого живописца в столь специфической области живописи, как изображение событий, связанных с военно-морской историей. Оно свидетельствовало и о большой заинтересованности в том, чтобы художник и в дальнейшем искусством своим прославлял историю российского флота. В этом интересы художника и Морского министерства во многом совпадали. Художник любил и умел писать корабли. Еще мальчиком он рисовал безымянные парусники на случайных листах бумаги. Позже, в Петербурге, будучи учеником Академии, он населял свои морские пейзажи большими и малыми кораблями, военными бригами с наполненными ветром парусами. Он изображал контрабандистов на шхунах, подплывавших к одиноким кораблям, или целые флотилии, входившие в порт. Впервые девятнадцатилетним юношей Айвазовский был официально прикомандирован в качестве художника на корабли Балтийского флота в 1836 году. Великий князь Константин Николаевич, тогда еще ребенок, а в будущем генерал-адмирал русского флота, со своим наставником Ф. П. Литке совершал плавание для учебных практических занятий на военных кораблях по Финскому заливу и Балтийскому морю. Это было первое знакомство молодого живописца с русским военным флотом, начало его привязанности и творческой связи с военными моряками. Он близко сошелся с замечательным талантливым человеком адмиралом Литке, бывшим не только выдающимся мореплавателем, но и ученым- географом. Общение с ним обогащало Айвазовского, вызывало желание не только видеть, но понимать, узнавать суть явлений, выстраивать знания в логическую цепь. Судьба не раз еще сведет знаменитого ученого-мореплавателя и художника. В этом первом плавании Айвазовский узнал уклад жизни на боевых суднах и в деталях познакомился с конструкцией парусных кораблей, со всей сложной системой их управления. Вновь с адмиралом Литке Айвазовский отправился в плавание несколько лет спустя, в 1845 году, но уже в южные моря к берегам Турции, Малой Азии, к островам Греческого архипелага. Экспедиция посетила Смирну, Синоп, развалины Трои. Плавание оставило незабываемое впечатления. Они легли на благоприятную почву. Двадцативосьмилетний художник с вполне определившейся склонностью к изображению не столько повседневных явлений жизни и состояний природы, сколько выходящих за пределы обыденного, заключающих в себе нечто необычное, возвышенное, нашел в природе Востока и архитектуре южных и восточных городов особенно привлекательные для себя мотивы. Молодого мариниста привлекла красота Мраморного моря с его недвижной поверхностью, необычным цветом воды, отчего оно и получило свое название. Его поразила причудливая красота Константинополя, бухты Золотой Рог. Развалины древней Трои будили воображение, погружали мысли в бездны истории. Греческие острова, словно уснувшие корабли, каждый со своей неповторимой формой и цветом, недвижно лежали в водах Средиземного моря. Изрезанная линия берегов со множеством бухт, невысокие горы, покрытые зеленью, вызывали в памяти и воображении древние мифы и не столь уж далекую историю борьбы греческих патриотов за свободу своей земли. Во время плавания Айвазовский не брался за кисти, но не выпускал из рук карандаша, заполняя рисунками сотни альбомных листов. Остров Родос с высокими береговыми башнями, берега Крита и Хиоса, земли Леванта, очертания Константинополя, множество других рисунков прибрежных городов, легких парусников на воде и, наконец, рисунков облаков, составляющих фантастические небесные видения, - все эти художественные трофеи, привезенные домой, имели самостоятельную художественную ценность. Но они же ложились в основу картин, которые писались по возвращении, а затем и на протяжении многих последующих лет. В плавании художник вновь наблюдал повседневную корабельную жизнь, тщательно изучал особенности конструкций парусных судов. Не только в мирных и безмятежных морских экспедициях приходилось Айвазовскому принимать участие. Когда в 1839 году в Крыму представилась возможность вместе с пятнадцатью судами под управлением контр-адмирала Корнилова быть участником военных маневров у берегов Кавказа, Айвазовский с юношеским нетерпением ждал отплытия кораблей из Феодосийской бухты. «Вот уже пароходы и флот стоят перед моими глазами для принятия войск, послезавтра надеюсь увидеть то, чего не видел и может быть никогда в жизни моей не увижу». Благодаря участию в этом походе он познакомился и сблизился с великими русскими флотоводцами М. П. Лазаревым, В. А. Корниловым, П. С. Нахимовым. Дружба с ними продолжалась десятки лет. О многих из их подвигов он рассказывал в своих картинах. Айвазовский наравне с солдатами принял участие в деле при Субаши, высадившись в рядах атакующих на берег. «Все мое вооружение состояло из пистолета и портфеля с бумагою и рисовальными принадлежностями», - вспоминал художник. Корабли «Колхида» и «Силистрия», на которых плавал Айвазовский, прославились через несколько лет во время Крымской войны. Став художником Главного Морского штаба, Айвазовский получил первый официальный заказ – исполнить виды Кронштадта, Ревеля, Петербурга со стороны моря, крепостей Свеаборг и Гангут. Художник и раньше с увлечением писал виды приморских городов. Его альбомы полны топографически точных и художественно выразительных зарисовок всех многочисленных портовых городов, где ему приходилось бывать. Эти рисунки служили затем той памятной книжкой, которой пользовался художник при работе над большими холстами. Подобные заказы на исполнение видов приморских городов и российских портов Айвазовский получал неоднократно. В серию таких картин входили и виды Севастополя, Одессы, Николаева, Керчи. С особым удовольствие он писал Севастопольский рейд с красавцами кораблями, торжественно входящими в бухту. Их четкие легкие силуэты, красивый ажурный рисунок мачт воспроизведены в картине с абсолютной точностью, что вовсе не делает картину скучным чертежом. Изображая Одессу со стороны моря, художник написал ее освещенной лунным светом, и картина наполнилась поэтическим настроением. Так, казалось бы, сухой официальный заказ под рукой мастера преобразился в художественное произведение. Когда же Айвазовский начал писать серию картин из истории великих морских сражений российского флота, начиная с баталий Петра, то фантазия художника, мастерство живописца соединились с совершенным знанием истории сражений и с точностью воспроизведения на холсте всех особенностей корабельной оснастки и «поведения» кораблей во время боя. С высоким художественным мастерством и чутьем Айвазовский реконструировал морские баталии XVIII века: Гангутское сражение, знаменитый бой в Хиосском проливе и сражение при Чесме, состоявшееся в июне 1770 года. Победа при Чесме – одна из самых славных страниц истории российского флота времен русско- турецкой войны 1768-1774 годов. Турецкий флот, запертый русскими кораблями в Чесменской бухте при неравном соотношении сил, был полностью разбит. Адмирал Г. А. Спиридрнов доносил: « Флот остановили, разбили, разломали, сожгли, на небо пустили, потопили, в пепел пустили». Воссоздание в полотнах стихии сражения, когда рвутся ядра, соединяются воедино день и ночь, кажется, горят не только корабли, но вода и небо, вызывало в самом художнике накал чувств. Интерес к изображению событий, выходящих за пределы обыденного, состояние природы во время бурь и штормов – это проявление романтического восприятия мира, природы. Среди морских баталий есть у Айвазовского картина, решенная для этого жанра совершенно необычно. Бриг «Меркурий» после победы над двумя турецкими судами встречается с русской эскадрой. Художник воспроизвел события русско-турецкой войны 1828-1829 годов. Он изобразил не сам бой, а момент, когда израненный, с пробитыми парусами, не сдавшийся российский корабль, вынудивший неприятельские корабли отступить, идет навстречу русской эскадре. В таком решении батального эпизода передана высокая поэзия непоказного героизма и воинского мужества. Прямая причастность Айвазовского к судьбам российского флота особенно ярко проявилась во время крымской войны. Но по долгу службы, но по зову сердца художник несколько раз ездил в сражающийся, а затем и осажденный город. Славную победу русского флота над турецким запечатлел Айвазовский в картине Севастопольский бой. Несколько недель он прожил в Севастополе, собирая необходимый материал для картины, и сделал два ее варианта. Он не только наблюдал и делал заметки в альбомах, чтобы на их основе создать картины, прославляющие героизм защитников Севастополя. Написал картины о «севастопольской страде», он привез их в осажденный город и открыл выставку, которая много способствовала поднятию духа солдат, сражающихся на бастионах. Один из защитников Севастополя, мичман Иванов, писал родным из осажденного города: «Сегодня второй день, как Айвазовский открыл выставку своих картин… перед этими картинами постоянно куча народа, в особенности из офицеров. Первая картина представляет начало Синопского сражения. Картина чрезвычайно верно сделана, - это сказал Нахимов, герой Синопа». Молодой офицер, писавший это письмо, погиб, защищая Севастополь. Также погибли при обороне города старые добрые друзья художника адмиралы Корнилов и Нахимов, а российские парусные корабли, отслужив свою службу, погрузились во влажную могилу Корабельной бухты, преградив флоту неприятеля вход на рейд Севастополя. Тысячи матросов остались на окровавленной севастопольской земле. Картина Осада Севастополя, как огромная панорама, включает в себя все пространство осажденного города. Память и боль об этих событиях и утрата никогда не покидала художника. На склоне жизни, в 1983 году, он написал картину Малахов курган и на обороте ее сделал надпись: «Место, где смертельно был ранен Корнилов». Годом раньше создал полотно-воспоминание Корабль «Мария» во время шторма. Это был флагманский корабль адмирала Нахимова, на котором он командовал Синопским сражением. События русско-турецкой войны 1877-1878 годов также не миновали Айвазовского. Он внимательно следил за военными событиями, откликаясь на них своим творчеством. В его мастерской вновь возникали картины о сражениях русского и турецкого флотов, воспроизводившие живописную хронику событий. Одна из них изображала теперь уже не парусный корабль, но пароход – «Великий князь Константин» на Сухумском рейде во время минной атаки. Командовал кораблем молодой капитан С. О. Макаров, который обессмертил свое имя во время русско-японской войны уже в начале XX столетия. Военные действия на море подошли вплотную к Феодосии, и художник с семьей вынужден был уехать из города. Его феодосийский дом, как солдат получил настоящее ранение. Два снаряда попали в него, разрушив часть фасада и разбив в гостиной мраморные бюсты Айвазовского и Пушкина. После окончания Балканской войны Айвазовский редко обращался к батальному жанру. Времена парусного флота миновали. На смену искусно сработанным кораблям, которые воображением художника воспринимались как неотъемлемая и прекрасная часть вольной морской стихии, пришел броненосный флот, обитый металлом, с дымящими пароходными трубами. Это была новая эстетика, которую призваны были воспевать художники следующих поколений. На картинах Айвазовского по-прежнему сливались воедино с морем гордые и прекрасные парусники. Не батальная, но также посвященная славной истории российского флота картина Ледяные горы исполнена в память о русской экспедиции к берегам Антарктиды, предпринятой в 1819-1820 годах. Два парусных шлюпа «Восток» и «Мирный» совершили беспримерный по трудности переход к берегам ледяного континента, подтвердив его существование. Об этой экспедиции Айвазовский слышал от адмирала М. П. Лазарева, с которым его связывала многолетняя служба. А в те далекие годы молодой капитан командовал шлюпом «Мирный». Дружба Айвазовского с российским морским флотом не прерывалась в течение всей жизни художника. Моряки платили ему ответной искренней любовью. Не однажды по их приглашению он принимал участие в самых разных плаваниях. Специально для него в мирное время с корабельных пушек стреляли ядрами, чтобы художник мог наблюдать, как рикошетом они летят по глади воды. Отмечая в Феодосии в 1846 году десятилетие своего творчества, Айвазовский в качестве дара к юбилею принял визит неожиданно пришедших в Феодосию военных кораблей. Во главе флотилии шел флагманский корабль российского флота «Двенадцать апостолов», руководимый адмиралом Корниловым. Корабли салютовали художнику Главного Морского штаба. Снова в Феодосии В полной зрелости своего таланта, когда каждая его картина, появлявшаяся на выставке, встречалась с одобрительным интересом, а под час и с энтузиазмом, когда художник едва успевал выполнять заказы на новые и новые произведения, когда он был обласкан вниманием зрителей, художественной критики и самого императора, Айвазовский неожиданно для окружающих принял решение оставить Петербург и навсегда поселиться в родной Феодосии. После завершения осенью 1845 года плавания с адмиралом Литке Айвазовский обратился в Главный Морской штаб и Академию художеств с просьбой продлить ему пребывание в Крыму для окончания начатых картин с видами черноморских портов, а также сюжетов из путешествия к берегам Малой Азии и Турции и получил разрешение остаться в Крыму до мая месяца. Но у художника уже созрело решение о строительстве дома и мастерской с тем, чтобы основным местом его жизни оставалась Феодосия. Ему всегда бывало удобно здесь работать. Он и раньше пользовался любым поводом, чтобы не торопиться из родных мест в Петербург. Нестор Кукольник, всегда живо реагировавший в своей газете на появление новых произведений Айвазовского, писавший о его успехах за границей или о новых путешествиях неутомимого художника, сообщал читателям о том, что Айвазовский начал строить в Феодосии небольшую виллу. «Не верится, что он хочет там остаться, но … край, где природа тепла и роскошна, где волнуется одно из самых картинных морей, - такой край, без сомнения, может служить лучшей академией для художников по части морской и пейзажной живописи», - объяснял Кукольник своим читателям решение художника. Для Айвазовского не было земли лучшей, чем его родные края, хотя природа Феодосии в сравнении с роскошными пейзажами Южного Крыма скупа и сурова. Приглашая к себе одного из гостей, Айвазовский писал: «Очень буду рад, если вы посетите нашу Феодосию, которая после южного берега производит на всякого грустное впечатление». Он любил Италию, не раз возвращался туда, чтобы вновь и вновь пережить ощущения ранней молодости и пополнить свою зрительную память. Ему нравилась Испания с ее жгучим солнцем, он с особым чувством не однажды бывал в Греции, мужественному народу которой посвятил не одну картину. Он пересекал атлантический океан, бывал в Америке, объездил всю Россию, путешествовал по Волге, жил в Харькове, но домом своим считал Феодосию. «Мой адрес – всегда в Феодосии», - сообщал он в письме Павлу Михайловичу Третьякову. Конечно, художнику необходимо было жить у моря, о котором он рассказывал своей живописью, с которым, наверное, разговаривал каждый день, как с живым человеком. Но ему также важно было чувствовать свою независимость от постоянного, а подчас утомительного внимания академического начальства, императорского двора, высоких заказчиков. Наибольшее количество пейзажей в богатейшем творческом наследии художника связано с изображением Черного моря и крымской природы. Он писал Аю-Даг и гурзуфский берег в разные моменты дня и ночи, в рассеянном дневном освещении и под таинственным светом луны. Дорогу на Ялту и самый город он изображал множество раз. Георгиевский монастырь и скалы в его окрестностях были одним из наиболее частых его сюжетов. Само же Черное море – бурное или ласково-спокойное – присутствует в каждом крымском пейзаже Айвазовского. Каждый год, а иногда и несколько раз в течение года художник уезжал в Петербург, Москву или за границу, но, как всякий путешественник, непременно возвращался домой. «Это чувство или привычка – моя вторая натура. Зиму я охотно провожу в Петербурге, но чуть повеет весной, меня тянет в Крым, к Черному морю», - признавался Айвазовский. Дом художник начал строить на окраине Феодосии, на пустынном в ту пору берегу, у самого моря. Айвазовский задался целью сделать дом не только удобным для жизни и работы, но намеревался устроить в нем и художественную школу «по части живописи морских видов, пейзажей и народных сцен». К 1848 году дом и рабочая мастерская были построены, а в 1865 году художник открыл и задуманную им школу, она стала называться «Общая мастерская». По своему внешнему архитектурному облику дом напоминал итальянские виллы. В нишах балкона, обращенного к морю, стояли скульптурные изображения античных богов, муз, грифонов. К балкону тянулись виноградные лозы. В сторону моря смотрели три парадные залы, где принимались гости, устраивались приемы. Кабинет Айвазовского и мастерская выходили окнами в противоположную от моря сторону и были отделены от всех остальных помещений. Художнику для работы требовались спокойствие и сосредоточенность. Циркульное окно мастерской хорошо освещало картину на мольберте, погружая все остальное в мягкий сумрак. Кроме самых необходимых предметов для работы, в ней ничего другого не было. Все располагало к сосредоточенности. Стены были выкрашены не в нейтральный, а в активный красный цвет. Возможно, это было данью памяти учителя Айвазовского Максима Воробьева, стены мастерской которого имели тот же цвет. В только что отстроенный дом весной 1848 года Айвазовский привез молодую жену Юлию Яковлевну Гревс, англичанку по происхождению, дочь петербургского врача. Она была юна, красива и широко образованна. Художник увидел ее в одном из богатых петербургских домов, где она служила гувернанткой. Одному из своих друзей он восторженно писал: «Теперь я спешу сказать Вам о моем счастье. Правда, я женился, как истинный артист, то есть влюбился, как никогда. В две недели все было кончено. Теперь, после восьми месяцев, говорю Вам, что я так счастлив, что я не воображал половину этого счастья. Лучшие мои картины те, которые написаны по вдохновению, так, как я женился». 1840-1860-е годы были счастливой жизненной и творческой порой Айвазовского. В 1850 году он показал сначала в Петербурге, затем в Москве только что законченную картину Девятый вал. С момента ее появления она стала самой знаменитой из его марин. Натиск бури, противоборство людей грозной стихии, упоение борьбой, отчаяние перед гибелью и надежда на спасение – все есть на этом полотне. В счастливые моменты творческого подъема создаются такие произведения. Целая серия «бурь» появляется у Айвазовского – Сигнал бури, Приближение бури, Буря на море ночью. Они чередуются с изображением спокойного элегического моря – Утро, Морской вид, Вид Крыма, Гурзуф ночью. Художник стремился разнообразить сюжеты картин. В круг его интересов все чаще входят «сухопутные» мотивы. Не счесть, сколько раз Айвазовский совершал путь из Крыма в Петербург и обратно, всякий раз проезжая через украинские степи. Виды широкого степного раздолья напоминали ему безбрежные морские пространства. Пейзажи Украины, виды ветряных мельниц, жатвы, обозы чумаков с фурами, запряженными волами, становятся темами его картин. Он первым среди русских художников стал изображать степные пейзажи. Позже художник следующего поколения Архип Куинджи, начинавший учиться у Айвазовского, в своем творчестве по-своему раскроет неповторимую красоту степного пространства. Напряженно и взволнованно работал Айвазовский в своей мастерской в Феодосии в течение весны, лета и осени, а зимой отправлялся с исполненными картинами в Петербург для открытия там очередной выставки своих произведений. В течение жизни им было устроено более 120 персональных выставок. Он открывал их не только в российских столицах, но и во многих губернских городах – Одессе, Киеве, Харькове, Николаеве, Керчи, Феодосии. Для тех лет это было явлением совершенно необычным. Ни один другой художник не может сравниться с Айвазовским в подобной просветительской деятельности. Выставка для художника не самоцель, а диалог со зрителем. Еще в 1847 году, когда Айвазовский, открыл в Петербурге свою первую выставку, поэт Аполлон Майков откликнулся на нее большой статьей. «Спасибо, г. Айвазовскому! – писал Майков. – Спасибо ему. Решиться одному выставить у нас свои произведения – есть подвиг, за который должно благодарить художника». И дальше поэт продолжал: «Художник – лицо, принадлежащее обществу, как писатель, он его слуга, его учитель, его образователь, воспитатель и воспитанник, взаимное влияние одного на другого в наше время уже не подлежит доказательству». Все выставки Айвазовского носили благотворительный характер. Сборы от них шли в помощь нуждающимся студентам, на создание библиотек, вдовам художников, инвалидам войны. Натура Айвазовского. Его характер искали общественного приложения и деятельного претворения в жизнь задуманных дел. Обосновавшись в Феодосии, он приступил к давно им намеченным археологическим раскопкам в окрестностях города. Древняя земля Тавриды хранит в себе множество исторических слоев. Люди начали обживать эти места еще с эпохи бронзы. Первые греческие поселения относятся к III – II тысячелетиям до н. э. В течение весны – лета 1853 года Айвазовский раскрыл пять курганов. Он сообщал в Петербург о результатах находок и писал, что в четырех курганах, к сожалению, ничего значительного не найдено, но зато в пятом нашли «золотую женскую головку, самой изящной работы, и несколько золотых украшений, а также куски прекрасной этрусской вазы. Эта находка дает надежду, что не напрасны будут наши труды, и все эти открытия доказывают, что древняя Феодосия была на этом же месте. Я в восхищении от Феодосии!». Художник отправил драгоценные находки в Петербург, и ныне они находятся в коллекции Государственного Эрмитажа. А в 1871 году в высокой части города, на горе Митридат, Айвазовский построил археологический музей, своим обликом напоминавший Античные храмы. Его стараниями музей пополнялся древностями, найденными в окрестностях Феодосии ли привезенными художником из многочисленных путешествий. В жизни родного города Айвазовский принимал самое деятельное участие. Его интересовало, например, где и как строятся новые дома, и ему небезразлично было, какой архитектурный облик приобретет Феодосия. Он стремился к тому, чтобы всякое дело, им затеваемое, приносило пользу городу и горожанам. Феодосия всегда страдала от отсутствия питьевой воды, жители собирали ее по каплям в городских фонтанах. Художник составил дарственную и обратился к городским властям: «Не будучи в силах далее оставаться свидетелем страшного бедствия, которое из года в год испытывает от безводья население города, я дарю ему 50 000 ведер в сутки чистой воды из принадлежащего мне Субашского источника». Это был щедрый и великодушный дар. В знак благодарности горожане возвели в центре города фонтан-памятник, одним из украшений которого стала бронзовая палитра, увитая лаврами с надписью «Доброму гению». На средства Айвазовского были поставлены еще два фонтана, один из которых он посвятил памяти А. И. Казначеева. Благодаря стараниям Айвазовского и его настойчивости был расширен и благоустроен феодосийский порт, что дало работу многим жителям, и проведена железная дорога в Феодосии. Но наибольшей его заботой оставалась художественная жизнь города. Стараниями Айвазовского был создан археологический музей, открыта библиотеку, построен концертный зал в центре Феодосии и, наконец, в 1880 году при его доме открылась картинная галерея, которую он завещал родному городу со всеми находящимися там на день его кончины картинами. Айвазовский был общителен и гостеприимен. В его доме, открытом для всех, не только обсуждались городские дела и рождались новые идеи по улучшению жизни феодосийцев. При жизни Айвазовского его дом был художественным и духовным центром не только Феодосии, но и всего Южного Крыма. В картинной галерее художник показывал горожанам вновь созданные картины. Гостями Айвазовского были многие известные деятели русского искусства. К нему приезжали Иван Шукшин, Илья Репин, Николай Дубовской, Архип Куинджи, его посетил основатель Третьяковской галереи Павел Третьяков, а на сцене специально устроенной в выставочном зале галереи, выступали выдающиеся музыканты: Артур Рубинштейн, Генрик Венявский, Александр Спендиаров, артист Малого театра Константин Варламов. Через художественную мастерскую, созданную Айвазовским, прошли многие ученики, приобретая здесь первые навыки живописного мастерства, - известный маринист Лев Лагорио, выдающийся пейзажист Архип Куинджи и внуки Айвазовского Михаил Латри и Алексей Ганзен, маринист Адольф Фесслер, известные в будущем живописцы Константин Богаевский и Максимилиан Волошин. Не раз Айвазовский открывал в Феодосии свои выставки, устраивал городские праздники с фейерверками, музыкой, званными обедами. Гостям подавались угощения, названный в честь его картин: суп «Черное море», пирожки «Хаос», соус «Азовское море», зелень «Капри», пунш «Везувий», мороженое «Северное море», шампанское «От штиля к урагану». Но праздники лишь изредка прерывали размеренный трудовой ритм жизни. Феодосийцы считали Айвазовского душой города, своим добрым гением. В знак безграничного уважения к его личности и деятельности, «в уважение особых заслуг, оказанных им городу», Феодосия признала его своим почетным гражданином. В семье художника подрастали четыре дочери-красавицы. Юлия Яковлевна, любившая наряды, гостей, многолюдные приемы, все более тяготилась тихой жизнью в маленькой Феодосии, но ее настойчивые просьбы вернуться в столицу художник отклонял. Вместе с дочерьми Юлия Яковлевна надолго уезжала то в Петербург, то в Ялту, то в Одессу. Сославшись на необходимость дать дочерям образование, в середине 1860-х годов она осталась в Одессе навсегда. Художник женился второй раз в 1882 году на вдове феодосийского коммерсанта Анне Никитичне Саркизовой. О чувствах немолодого художника свидетельствует ее портрет, исполненный Айвазовским в год их свадьбы. Лицо молодой женщины с восточными чертами, с легкой полуулыбкой, тронувшей губы, с выразительными темными глазами выдает ум, спокойствие, женственность. Прозрачная белая шаль, окутывающая фигуру, придает облику легкость и загадочность. Художник встретил в ней верную и понимающую помощницу в своих трудах и творчестве. Семидесятые года для Айвазовского – время размышлений, духовной зрелости, осмысления творчества и жизни. Яркий колорит его марин становится более спокойным. Он искал мягкое соотношение цветов, наблюдал море в тихие пасмурные дни, когда граница между небом и водой становится неуловимой, а для художника усложняется задача передать на холсте тонкое соотношение полутонов, не сделав картину скучной, остаться верным природе. Самые глубокие и серьезные по своим живописным задачам холсты созданы им в эти десятилетия. Красивые и тонкие по живописи Радуга Море, Группа облаков, Штиль у берегов, Черного моря, мощное по грандиозности впечатления Черное море. К этому времени относятся слова одного из самых проницательных и умных критиков – художника Ивана Крамского: «никто не может сказать, чем может разрешиться в будущем И. К. Айвазовский. Одно время, лет 10 назад, казалось, что талант его исписался, иссяк, и что он только повторяет себя, но в последнее время он делает опять доказательства своей огромной живучести». Его привлекали библейские и евангельские темы, заключающие в себе общечеловеческий смысл. Возникли циклы картин Хождение о водам, Христос на берегу Галилейского озера, переход евреев через Черное море. Возвращаясь к сюжету ранней молодости, когда была написана картина Хаос, он создал грандиозное полотно Сотворение мира. Его волновали события космического характера, грандиозные земные катаклизмы. Вслед за Карлом Брюлловым он написал Извержение Везувия, по-своему трактуя гибель Помпеи и Геркуланума; создал грандиозное полотно От штиля к урагану. Художник по-прежнему много путешествовал, его интерес к жизни, событиям, к творчеству неиссякаем. В 1868 году он совершил поездку по Кавказу и Закавказью, в 1869 году присутствовал на открытии Суэцкого канала и плавал по Нилу, не раз бывал в Италии, встречался с Джузеппе Верди, ездил в Геную, чтобы собрать материал для картины об открытии Америки Христофором Колумбом. Наконец уже совсем немолодой художник совершил в 1892 году путешествие а Америку. Результатом каждой такой поездки становились новые и новые картины. В уважение к его заслугам флорентийская Академия художеств, признав его в 1876 году своим членом, заказала Айвазовскому автопортрет для галереи Уффици, где размещаются автопортреты самых выдающихся мастеров живописи. 27 сентября 1887 года Россия отмечала пятидесятилетие творческой деятельности выдающегося живописца. «Торжества и самые чествования художника носили грандиозный, почти небывалый еще у нас в России характер», - свидетельствовал один из современников. Знаменитый мастер получил поздравления от художников, актеров петербургских театров, московского Малого театра, многочисленных обществ и, конечно, от российского флота. К юбилейному дню Айвазовский открыл в античной галерее Академии художеств, где проходило чествование, выставку вновь написанных картин. «Продолжайте наделять отечественное искусство прекрасными плодами своего творчества на гордость Академии, на славу России», - напутствовали Айвазовского его собратья по искусству. Казалось бы, художник достиг полной славы, материального благополучия. Он был немолод, но так же, как и в ранней юности, продолжал неустанно трудиться. Без творчества, ежедневной работы он не мыслил жизни. Айвазовский устанавливал на мольберте огромные холсты и безбоязненно творил на них море. Одна из лучших его картин Среди волн написана им, когда ему было восемьдесят лет. Отвечая своему биографу Н. Н. Кузьмину, он писал за полгода до смерти: «На Ваш вопрос, какие картины я считаю лучшими, я ответить не могу… положительно в каждой есть что-нибудь удачное. Между всеми моими произведениями, которых, вероятно, в свете до 6000, я не могу выбрать. Вполне они меня не удовлетворяют. И теперь поэтому продолжаю я писать. Я стараюсь, по возможности, исправить прежние недостатки… Благодаря Бога, я чувствую себя здоровым и нисколько не ослабевшим к искусству. Доказательство тому – нынешнее лето – я не помню, чтобы в продолжение 60- летней деятельности я так много бы писал. О достоинстве их я не скажу, но что их писал с большой страстью – это верно». С такой же страстью он работал и в последний день своей жизни: 19 апреля 1900 года на мольберте стоял холст с начатой картиной Гибель корабля – она осталась незаконченной. С художником прощался весь город. Дорога к церкви Святого Сергия была усыпана цветами. Последние почести своему художнику отдавал венный гарнизон Феодосии. На склоне лет, словно подводя итог своей жизни, Айвазовский сказал собеседнику: «Счастье улыбнулось мне». Его большая жизнь, охватившая почти весь XIX век, от его начала до самого конца, была прожита спокойно и достойно. В ней не было бурь и катаклизмов, столь частых на картинах мастера. Он ни разу не усомнился в правильности избранного пути и до конца столетия донес заветы романтического искусства, с которого начинался его творческий путь, стремясь сочетать повышенную эмоциональность с реалистическим изображением природы. Вид Константинополя при лунном освещении. 1846 Холст, масло 124 х 192,5 см Государственный Русский музей, Санкт-Петербург Произведения, связанные с Турцией, в творческой биографии Айвазовского представляют совершенно особую страницу. Четыре раза был художник в этой стране. Картина Вид Константинополя при лунном освещении исполнена в 1846 году после его первого плавания за год до этого к берегам Турции. Тогда одним из самых ярких стало впечатление от Константинополя, который соединил в своем облике черты восточной и западной культур. Делясь впечатлениями от увиденного, художник писал своему доброму знакомому графу Зубову в Петербург: «Вероятно, нет ничего в мире величественнее этого города, там забывается Неаполь и Венеция». Художник изобразил город, каким он предстал ему со стороны пролива Босфор. На переднем плане, на берегу залива Золотой Рог у самого большого причала Константинополя, возвышается мечеть Валиде или иначе – Новая мечеть. На противоположной стороне залива залитые лунным светом рисуются силуэты минаретов, куполов, дворцов причудливого восточного города. Айвазовский поместил картину среди других своих работ на выставке, открытой им в Феодосии летом 1846 года. Известный композитор А. Н. Серов, бывший тогда гостем художника, делился своими впечатлениями: «Картины Керчь, Феодосия, Одесса стоят полных 12 баллов, а Константинополь – 12 в квадрате… Она настоящий шедевр из всего, что он сделал… Вообще, я не думаю, чтобы теперь был в Европе художник, который превзошел Айвазовского в этом роде живописи». Спустя годы после первой поездки в Константинополь Айвазовский вновь и вновь будет обращаться к полюбившемся ему пейзажам, по памяти создавая картины и бесконечно варьируя их. Вторая поездка в Константинополь состоялась в 1858 году. Имя Айвазовского было уже хорошо известно в кругах турецкой аристократии, активно приобщавшейся к европейской культуре. Придворные султана и крупные турецкие чиновники охотно покупали у русского художника его работы. В 1874 году султан Абдул-Азис сделал Айвазовскому крупный заказ – картины для украшения нового дворца Долма-Бахче, построенного по европейским архитектурным образцам. Более тридцати полотен написал художник по поручению султана. За их исполнение Айвазовский был награжден бриллиантовым знаком ордена Османие. Заказ был частью обширного замысла Абдул-Азиса, широко образованного человека. По внедрению европейских черт в быт турецкого общества. Чесменский бой. 1848 Холст, масло. 193 х 183 см Феодосийская картинная галерея им. И. К. Айвазовского Чесменское сражение – одна из самых славных и героических страниц в истории российского флота. Айвазовский не был, да и не мог быть свидетелем события, происходившего в ночь на 26 июня 1770 года. Но как убедительно и достоверно он воспроизвел на своем полотне картину морской битвы. Взрываются и горят корабли, взлетают к небу обломки мачт, поднимается пламя, и ало-сизые дымы смешиваются с облаками, сквозь которые смотрит на происходящее луна. Ее холодный и спокойный свет только подчеркивает адское смешение на море огня и воды. Кажется, что и сам художник, создавая картину, переживал упоение битвой, где русскими моряками была одержана блестящая победа. Поэтому, несмотря на ожесточенность сражения, картина оставляет мажорное впечатление и напоминает грандиозный фейерверк. Сюжетом для этого произведения послужил эпизод русско-турецкой войны 1768-1774 годов. Россия на протяжении десятилетий вела с Турцией волны за обладание Черным и Средиземным морями. Две русские эскадры, вышедшие из Кронштадта, после длительного перехода по Балтике миновали Ла-Манш, обогнули берега Франции и Португалии, прошли Гибралтар и вышли в Средиземное море. Здесь они встретились с турецким флотом, считавшемся тогда сильнейшим в мире. После нескольких военных стычек турецкий плот в панике укрылся в Чесменской бухте. Российские корабли закрыли выход из бухты и в течение ночного боя практически полностью сожгли и уничтожили турецкий флот. С российской стороны погибло 11 моряков, с турецкой – 10 000 человек. Это была беспримерная в истории морских сражений победа. В память о ней была выбита медаль, граф Алексей Орлов, командовавший эскадрами, получил титул Чесменского, а в Царском Селе Екатерина II велела воздвигнуть памятник этой битве – Чесменскую колонну. Она и сейчас горделиво возвышается посреди Большого пруда. Ее мраморный ствол завершает аллегорическая скульптура – двуглавый орел ломает мраморный полумесяц. Айвазовский в том же 1848 году написал картину Наваринский бой, которая составила с Чесменским боем своеобразную пару-диптих, прославляющую победы русского флота. Девятый вал. 1850 Холст, масло. 221 х 332 см Государственный Русский музей, Санкт-Петербург И до этой картины Айвазовский не раз писал морские бури, но никогда еще не создавал столь грандиозного полотна ни по размеру, ни по впечатлению, производимому им. В картине соединилось многое из виденного и испытанного самим художником. Особенно памятна была ему буря, которую он пережил в Бискайском заливе в 1844 году. Шторм был столь сокрушителен, что судно сочли утонувшим, и в европейских и петербургских газетах появилось сообщение о гибели молодого русского живописца, имя которого уже было хорошо известно. Спустя годы Айвазовский вспоминал: «Страх не подавил во мне способности воспринять и сохранить в памяти впечатления, произведенного на меня бурею, как дивною живою картиной». Бушует грозная морская стихия. Бездонную толщу воды, бурлящую пену морских волн окрашивает в синий, бирюзовый, розовый, красный, белый цвета просвечивающее сквозь марево облаков оранжево-желтое солнце. Утихнет ли океан? Придет ли спасение для людей? Существуют старые поверья о том, что в движении грозных валов есть свой непреложный ритм. Древние греки считали самой гибельной волной третью, римляне – десятую. В представлениях других мореплавателей самым сокрушительным был девятый вал. Противостояние людей и стихии – вот тема картины. В ней ярко воплотились принципы романтического искусства, в котором чувства людей, состояния природных стихий находятся в наивысшем напряжении. Еще будучи учеником Академии художеств, Айвазовский восхищался знаменитой картиной Последний день Помпеи. В живописи и сюжете этого создания Карла Брюллова стилистика романтизма получала совершенное классическое воплощение. Айвазовский не был учеником Брюллова, но находился под сильным обаянием и влиянием его искусства и личности. Романтические настроения в эти десятилетия еще полностью владели душой и искусством великого мариниста. Гоголь сказал однажды: «Если бы был художником, я бы изобразил особого рода пейзаж… Я бы сцепил дерево с деревом, перепутал ветви, выбросил свет, где никто не ожидал его, - вот какие пейзажи надо писать». Бушующая стихия картины Айвазовского перекликается с этими словами писателя. Ледяные горы в Антарктиде. 1870 Холст, масло 110,5 х 130,5 Феодосийская картинная галерея им. И. К. Айвазовского Множество своих картин Айвазовский посвятил истории российского флота. Они изображают не только военные баталии и победы, но и вполне мирные события, однако выдающиеся по своему значению. Памяти русской географической экспедиции к берегам неизведанного и таинственного южного континента посвятил художник эту картину. Он написал ее в год, когда отмечалось пятидесятилетие беспримерного по трудности перехода и открытие Антарктиды. Выйдя четвертого июля 1819 года из Кронштадта на двух парусных шлюпах «Восток» и «Мирный», экспедиция под командованием выдающегося мореплавателя Ф. Ф. Беллинсгаузена 16 января 1820 года максимально продвинулась сквозь льды в южные широты и пришла к выводу, что перед нею не просто льды, но «льдинный материк» - Антарктида. В своей книге, рассказывающей об этом плавании, Беллинсгаузен писал, сколь труден переход: «неведение о льдах, бури, величайшие подымающиеся волны, густая мрачность таковой же снег, которые скрывали все о глаз, в сие время наступила ночь; бояться было стыдно, а самый твердый человек внутренне повторял: «Боже спаси!»». Об этой экспедиции Айвазовский слышал рассказы от адмирала М. П. Лазарева, с которым его связывала многолетняя дружба. А в те далекие годы молодой капитан командовал шлюпом «Мирный». В картине проявилось качество, свойственное, быть может, лишь одному Айвазовскому и никакому другому живописцу. Синтезируя, соединяя множественные впечатления, полученные в самых разных местах и при разных обстоятельствах, он сумел создать картину, захватывающую своей убедительностью. «Удаление от местности, мной изображаемой, заставляет только явственнее и живее выступать в памяти все подробности в моем воображении. Бурю, виденную мною в Италии, я переношу на какую-нибудь область Крыма или Кавказа; лучом луны, отражавшимся на Босфоре, я освещаю твердыни Севастополя. Горе и радость я сознаю сильнее, когда они переходят в область минувшего. Таково свойство моей натуры», - признавался художник. Черное море. 1881 Холст, масло. 149 х 208 см Государственная Третьяковская галерея, Москва Сначала художник назвал картину На Черном море начинает разыгрываться буря. Под этим же названием ее увидели зрители на выставке Айвазовского в Академии художеств. Продавая картину Павлу Третьякову, Айвазовский сделал название проще, оно стало и более емким, выразив собою ясность и серьезность замысла живописца. Сдержанный на похвалу Крамской, всегда очень точно определявший достоинство работ своих собратьев-художников, писал о картине: «Между 3-4 тысячами номеров, выпущенных Айвазовским в свет, есть вещи феноменальные и навсегда такими останутся, например, Море у Третьякова, написанное четыре года назад (т.е. когда человеку было уже более 70 лет)… На ней ничего нет, кроме неба и воды, но вода – это океан беспредельный, не бурный, но колыхающийся, суровый, бесконечный, а небо, если возможно, еще бесконечнее. Это одна из самых грандиозных картин, какие я только знаю». Не случайно Крамской поместил эту картину Айвазовского в интерьер своего живописного произведения Неутешное горе. Глубоко драматические переживания героини картины, ее сюжет – противостояние человека горю, возможность выдержать удары судьбы – подчеркиваются пейзажем Айвазовского, изображенным за спиной женщины. Множественные впечатления от наблюдения морской стихии, ее жизни, движения легли в основу пейзажа Айвазовского. В нем художник обобщил и свои знания, и свою любовь к Черному морю. Ритм идущих одна за другой волн и гряды облаков своим неутомимым движением создают образ стихии, таящей в себе грозные бури. «Дух Божий, носящийся над бездною», - эти библейские слова произнес Крамской, стоя у картины. Суровой простоте содержания соответствуют живописные средства, какими пользуется художник. Здесь нет ни малейшей внешней эффектности, и словно забыты романтические увлечения юности. Все починено абсолютной правде в воссоздании природы на холсте. Айвазовский вплотную приблизился к реалистическому искусству, которое несли в жизнь художники-передвижники. И хотя он не состоял членом Товарищества передвижных выставок, главой которого был Крамской, знаменитый маринист в своем творчестве 1880-х годов разделял многие принципы, лежавшие в основе реалистического направления живописи второй половины XIX столетия. Опыт жизни, умение отобрать зрительные впечатления, сконцентрировать их, не повторить уже высказанное в прежних картинах помогли великому мастеру создать одну из самых замечательных своих марин. Свадьба на Украине. 1891 Холст, масло. 52 х 78 см Феодосийская картинная галерея им. И. К. Айвазовского Рассказывают, что однажды на пути из Петербурга в родную Феодосию художник сделал неожиданную короткую остановку на маленьком полустанке а малороссийской степи. Его внимание привлекла веселая и нарядная группа людей: девушки в монистах и венках, парубки, играющие на скрипках. Шла свадьба. Айвазовский влился в это веселье и неожиданно для себя стал почетным гостем. Ему интересно было все: венчание молодых в церкви, разудалая гульба на хуторе у хат, нехитрое застолье. Вернувшись в Феодосию, он написал картину, в которой передал живые впечатления от только что увиденного. Свадьба на Украине – одна из редких у Айвазовского живописных жанровых зарисовок. Яркие, даже пестрые краски праздничных одежд естественно соединяются с мастерски написанным пейзажем широкой степи. Айвазовский не раз писал степные пейзажи. Безграничностью земного простора, мерно колышущимися под ветром зелеными травами или желтыми хлебами они, возможно, напоминали любимую им морскую стихию. Хотя в изображении «сухопутных» пейзажей были свои непреложные живописные законы, художник мастерски постигал их, изображая земную твердь под ногами людей вместо бездонно-прозрачного моря. Большие фуры, запряженные медлительными волами, напоминают тяжелые корабли, а ветряные мельницы с движущимися лопастями уподобляются легким парусникам. Как в маринах, так и в степных пейзажах Айвазовский сохранял романтическую интонацию в изображении обыденного, возводя самый прозаический мотив в категорию поэтического. В своих «сухопутных» пейзажах Айвазовский изображал чумаков, отдыхающих в степи, ветряки на высоких холмах, лопасти которых, словно паруса больших кораблей, чутко улавливают ветер. Был у художника еще один любимый и часто варьируемый сюжет – стада овец, мирно пасущихся в степи или загнанных в море бурей. Известен эпизод, который произошел в имении Айвазовского, когда поднявшаяся буря погубила принадлежавшее ему большое стадо овец. Это событие легло в основу картины Овцы, загоняемые бурею в море. Художник рассказывал, что, продав картину английскому коллекционеру, на полученные деньги купил новое стадо. Среди волн. 1898 Холст, масло. 285 х 429 см Феодосийская картинная галерея им. И. К. Айвазовского Современники свидетельствуют, что Айвазовский написал эту огромную картину в течение десяти дней. Он всегда работал легко, быстро, артистично. Никогда не скрывая своих профессиональных секретов, художник часто писал картины в присутствии не только учеников, но и посетителей его мастерской. Вот как рассказывает о работе живописца один из его друзей: « в широком живописном халате, с палитрой и кистью в руках, с молодыми блестящими глазами, устремленными на оживающее полотно, художник был положительно эффектен. Он не стеснялся гостей, усиленно приглашая нас каждое утро в свою мастерскую. По легкости, видимой непринужденности движения руки, по довольному выражению лица можно было смело сказать, что такой труд - истинное наслаждение». Именно с таким наслаждением, увлеченностью, энергией, зоркостью взгляда, что отличали Айвазовского в юности, исполнено и это полотно. Картина написана уверенной рукой 82-летнего мастера, и при взгляде на нее и речи не может быть о каком-либо угасании таланта. Здесь полно и ясно выявился импровизационный метод работы Айвазовского. «Сюжет картины, - говорил художник, - слагается у меня в памяти, как сюжет стихотворения у поэта, я приступаю к работе и до тех пор не отхожу от полотна, пока не выскажусь на нем моею кистью». С точным расчетом и вместе с тем свободно и артистично, без дальнейших поправок ложится под кистью художника краска на холст. Кажется, едва касаясь поверхности картины, он воссоздает бездонную прозрачность морской глубины и тут же энергичными тугими мазками пишет вздымающиеся гребни волн. Абсолютное владение живописной техникой лежит в основе каждой марины Айвазовского. Взгляд погружается в хаос водной стихии, но ему не скучно следить за изменениями цвета бушующего моря и тонко разработанным освещением волн и неба. В глухой черноте облаков вдруг возникает робкий луч света, и в центре картины, на гребнях рождающихся волн, в их глубине, на кружеве пены свет начинает разыгрывать сложную и богатую живописную симфонию. Созданный художником на этом полотне образ моря наиболее близок пушкинской поэзии, бывшей всю жизнь для Айвазовского самым высоким мерилом творчества: Есть упоение в бою И бездны мрачной на краю, И в разъяренном океане, Средь грозных волн и бурной тьмы. О самом же художнике можно также сказать словами поэта: «Он был, о море, твой певец». Античная эстетика не отделяла мир природы от внутреннего мира человека. Она разработала понятие катарсиса, означавшего эстетическое переживание всего прекрасного, в том числе и прекрасного в природе. Сложилось целое учение об аффектах души. Широко распространенной была мысль: человек способен воспринимать гармонию, потому что сама душа его состоит из гармонии. Струны души звенят в такт музыки жизни, у нее тот же порядок, лад, ритм. Душа есть, подобно космосу музыкальный инструмент. Душа гармонична потому, что гармоничен видимый и слышимый нами мир. Она столь же сложна, беспредельна и музыкальна, как и космос. Гармония вселенной и гармония человеческой души составляют единую и мощную симфонию бытия. Была доказана основополагающая мысль, что красота есть могучая сила внешнего мира, проникающая в душу и наполняющая ее высоким смыслом. Человек подобен растению, которое по мере движения солнца поворачивается к нему, вбирая его свет и тепло. Человек вбирает в себя красоту мира, обращая к нему свои глаза и уши. Отсюда проистекала вера в чудодейственное значение красоты - космической и художественной, способной духовно переродить, исправить и возвысить человека. Гигиена души и собирание сил посредством внешней гармонии совершенно необходимы для нормальной жизнедеятельности человека. В этих целях используется также и созерцание прекрасной природы. Общение с природой есть общение в свободе и любви. Чувство прекрасного – величайший регулятор отношений человека к миру. Подтверждая своими чувствами прекрасное в природе, человек тем самым утверждает себя как человек. Непосредственное восприятие природы и опосредственное эстетическое отношение к ней с помощью искусства на протяжении всей истории человечества формировало у людей чувство прекрасного и эстетический вкус, т. е. Понимание красоты и способность наслаждаться красотой, а также потребность в таком наслаждении. Из всех форм и видов искусства наибольшая полнота зримого воссоздания прекрасной природы свойственна живописному пейзажу. В этом жанре в одном ракурсе наблюдения сосредоточены вместе образность, рисунок, перспектива, охватывающая даль, воздух, цвет и свет. Пейзажная живопись – это одно из наиболее популярных жанров изобразительного искусства. И это понятно: трудно найти человека, которого не трогали бы тихая прелесть лесной поляны, необозримый горизонт уходящих в даль полей, яркие краски вечернего заката или нежное очарование утренней зари. Возможности пейзажа не ограничиваются только документально точной передачей природы. Ведь художник не только фиксирует тот или иной вид. В любом произведении искусства всегда проявляется отношение мастера к увиденному, и пейзажная живопись в этом отношении не составляет исключения. Пейзаж – не только отображение природы, но и одновременно средство выражения человеческих чувств и переживаний. Существует великое разнообразие пейзажных форм. Это объясняется прежде всего тем, что сама природа эстетически разнообразна до бесконечности. Каждый ее мотив неповторим, уникален. Эстетическая неисчерпаемость природы обуславливает богатство ее художественных выражений и прославлений. Пейзаж – как жанр имеет свои внутренние «ячейки». Скажем, есть пейзажи водных пространств – марины. Художников, их пишущих, непосредственно так и называют – маринистами. Земля представляет большой эстетический интерес великим разнообразием ее чувственно-восприимчивых картин и проявлений. Все пространства земли прекрасны своей неповторимостью. Эстетические истины Земли распространяются и на мировой океан. Верно сказано, что в капле воды отражается целый мир. Тихие пруды и озера, заводи и речки ласкают взоры, умиротворяют душу, несут нам живительную прохладу. Моря и океаны вбирают в себя многоцветье неба, сверкание звезд и сияние луны. Можно часами любоваться их изменчивой живописной палитрой. Воды не только видимы, но и слышимы нами: в шуме дождя, журчании ручья, в мирных всплесках моря и штормовом гуле океана слышится музыка планеты. Любовь к морю, без которого многие люди не смыслят себе жизни, есть во многом любовь к его ни с чем не сравнимой красоте. Давно воспеты Балтийское «свинцовое» море и Средиземное «лазурное». О Черном море А. С. Пушкин писал: Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мною Ты катишь волны голубые И блещешь гордою красой. Среди всех живописцев мира одним из лучших поэтов моря стал по праву Иван Константинович Айвазовский. Во множестве своих эпических по масштабу произведений он полнее всего воссоздал основные состояния и превращения моря, его очаровывающую гладь, даль и волнующую пучину. В его творчестве воплотился духовный опыт человечества, которое испокон веков любовалось великолепием водной стихии. Айвазовский научил многие поколения людей правильно видеть море и наслаждаться его изумляющей красотой. Им создано около 6000 произведений. Айвазовский писал море то радостным, сияющим бесчисленными солнечными бликами, то суровым и хмурым, то торжественно спокойным, но чаще всего он изображал его разбушевавшимся, с ревом обрушивающим гигантские пенные валы на прибрежные скалы и, как скорлупки швыряющий корабли. Замечательные полотна И. К. Айвазовского украшают многие музеи мира. Но поистине картинная галерея в Феодосии была и остается сокровищницей его творений: в ней выставлено более 400 картин художника. |
|