Реферат: Изображение отношений Речи Посполитой и Московского государства периода Ливонской войны в "Истории государства Российского"

Изображение отношений Речи Посполитой и Московского государства периода Ливонской войны в «Истории государства Российского»

Как отмечал доктор исторических наук А.Н.Сахаров, «Н.М. Карамзин впервые дал обрис отечественной истории во всех ее основных направлениях, хотя, естественно, трактовка этих направлений во многом уже не устраивает сегодняшнюю науку. Но покрой истории мы носим все тот же, карамзинский».

И одним из таких «направлений» является внешняя политика России, связи с соседями, особенно в период Ливонской войны. Практически весь период второй половины XVI - начала XVII вв. Карамзин во многом посвятил внешнеполитическим перипетиям, связанным с Ливонской войной и Речью Посполитой – новым государственным образовании, возникшим в результате унии Польши и Литвы в Люблине в 1569 г. Этому событию, а точнее, созданию мощного государства-соперника, Карамзин явно не уделяет должного внимания и не учитывает многих факторов, которые привели к такому объединению. Ведь Речь Посполитая в дальнейшем будет играть важную роль на международной арене и внесет свой значительный «вклад» в зарождение и распространение Смуты в Московском государстве. Именно в таком контексте обращается он к политической и династической истории Речи Посполитой второй половины XVI - первой половины XVII вв.

Карамзин отмечает, что «Сигизмунд не имел детей... Он хотел неразрывным соединением Литвы с Польшей утвердить их могущество». Но ведь причиной соединения двух государств явилась Ливонская война. Литва терпела поражение в Ливонской войне одно за другим, и, таким образом, была тоже заинтересована в соединении с Польшей.

Иоанн IV в это время врагом «номер один» называл ни шведов, ни татар, а Литву. Как пишет Карамзин, «царь не желал умножать числа врагов до времени, чтобы управиться с главным, то есть с Литвой». И здесь автор «Истории...» нам сообщает о тайном желании Иоанна «быть зятем Сигизмунду», но Сигизмунд, уверенный в необходимости войны за Ливонию, считал бесполезным свойство с Иоанном.

Здесь и далее просматривается уже неприкрытое желание Иоанна занять трон Литвы, а в последующем – и Речи Посполитой: «Царь желал короны Сигизмундовой». Но между Московским государством и Речью Посполитой было слишком много противоречий, которые опускает Карамзин. Это многочисленные споры о границах, о Ливонии, а так же о титуле «царь». Ведь «Московские государи со времени царствования Ивана Грозного стали называть себя уже не великими князьями, а царями. Титул царь значит то же, что и император. Таким образом, Московский царь признавал себя равным светскому главе католического мира, императору Римской империи. А это указывало, какую силу у себя чувствовал новый царь». Но король Речи Посполитой никак не хотел признавать этого, также как магнаты и шляхта. И это стало предметом спора между двумя державами: «пишите весь мой титул, как установлено Богом, называйте меня царем, ибо я наследовал еще достоинство от предков, я не присваиваю себе чужого».

18 июля 1572 г. король Речи Посполитой Сигизмунд Август умер бездетным, и линия Ягеллонов пресеклась. Начинаются перипетии с избранием нового короля на престол Речи Посполитой, которые подробно описывает Карамзин в своей «Истории…»

Сеймы выставляли несколько претендентов на трон Речи Посполитой. Среди претендентов был Иоанн IV или его сын Федор, которых поддерживала православная Литва, чье «православное народонаселение желало видеть королем Иоанна, но оно не могло иметь перевеса на Сейме, притом же в это время религиозный интерес православных в Литве не был затронут и потому не стоял на первом плане; другие интересы преобладали». Н.М. Карамзин в описании переговоров с посланцами Речи Посполитой показывает непреодолимое стремление Иоанна IV быть и королем Речи Посполитой, и еще больше усилить свою мощь и влияние. Но Сейм установил свои требования к избранию короля, и более того, намекал Иоанну, что было бы неплохо на престол Речи Посполитой посадить царевича Федора. Посол Михаил Гарабурда «просил Иоанна дать решительный свой ответ, сам ли он хочет быть избран в короли или дать сына. В обоих случаях необходимо дать обязательство в ненарушении прав и вольностей шляхетских, при определении границ Иоанн должен был уступить Литве четыре города – Смоленск, Полоцк, Усвяты и Озерище...». Иоанн был возмущен этими требованиями, но позже желание самому взойти на трон Речи Посполитой возобладало и он был готов пойти на уступки.

Карамзин сам считает, негативно относясь к Иоанну, что избрание царя на престол Речи Посполитой ничего бы хорошего не принесло этому государству. «Зная без сомнения всю его жестокую натуру, они надеялись, что законы их республики обуздают тирана, - и могли обмануться. Но судьба устранила сей опыт. Требования, предложенные с обоих сторон, были явно неумеренны, равно противны той и другой». «Очень жесток был Иван, да и понимала шляхта, что Московское государство в своем стремлении к морю только получит новый повод оттеснить Польшу от берегов его» и решила исключить его из списка кандидатов.

После бегства Генриха Валуа из Речи Посполитой, Иоанн не оставил мысли о троне Речи Посполитой и в грамоте к Панам Литовским «он изъявил желание быть их великим князем или дать им царевича Федора в государи». Но все было напрасно. 12 октября 1576 г. трансильванский или Семиградский воевода Стефан Баторий сел на трон в Кракове. Одним словом, «усердные к государственному благу поляки не могли желать достойнейшего венценосца.. знаменитого разумом и великодушием». Этими словами Карамзин подтверждает свое негативное отношение к Ивану Грозному, о котором еще Джером Горсей пишет, что «главное наслаждение царя, которого руки и сердце были обагрены кровью, заключалось в том, чтобы выдумывать новые мучения, пытки и смертные казни над теми, на которых он наиболее гневался или которых он наиболее подозревал».

Как известно, Карамзин – монархист. Россия XVI века – монархия, но автор «Истории...» выступает за просвещенного монарха, который бы правил своей страной мудро и благоразумно пользовался бы своей властью. Но с 1560 г. (год смерти царицы Анастасии) «самодержавие превратилось в тиранию и сопровождалось многочисленными и неоправданными жестокостями к казнимым». Карамзин осуждает Ивана IV за это и как бы ставит ему в пример Стефана Батория (хотя не теряет при этом свойственного ему патриотизма). Карамзин с свойственным ему провиденциализмом как бы изображает Батория как орудие мести за все содеянное Иваном, за его излишнюю самоуверенность и кровожадность.

Царь «25 июля 1577 г.вступил в Южную Ливонию к удивлению поляков, которые там господствовали, считая себя в мире с Россией. Таким образом началась война Иоаннова с Баторием». Сам же Баторий, уступив Данциг, «писал Иоанну с упреком, что пославши опасную грамоту и не объявивши войны отбирает у него города». На это Иоанн выставил свои «невозможные» условия мира, требуя, чтобы польский король отступился от Ливонии и Курляндии. Но Баторий уже не хотел мириться. «Здесь конец наших воинских успехов в Ливонии... Увидели жестокий оборот судьбы, злополучие отечества и стыд царя, увидели, что малодушие свойственно тирану». Здесь Карамзин прямо упрекает Ивана IV за поражения и за позорный выход России из этой войны. Дальше Карамзин подробно описывает военные действия: взятие Полоцка, Великих Лук и других земель, восхищается мастерством Батория как полководца, который мудро предложил идти на Полоцк – «говорил муж великий: его слушались..сказал и сделал».

Уже после взятия Полоцка Баторием Иоанн понимает, что король польский весьма сильный противник и идет на переговоры, делая уступки, но все так же требуя Ливонию. Однако Баторий даже не хотел говорить с русскими послами. И вот в это время, после третьего похода Батория и многочисленных посольств Иоанна о мире «папа велел славному богослову Антонио Поссевино ехать к Баторию и в Москву для примирения воюющих держав». Иван возлагал большие надежды на посланника. Карамзин высказывает определенную точку зрения на посредничество иезуита Поссевино при заключение перемирия: «Не посредничество иезуита, но доблесть воевод псковских склонила Батория к умеренности». Русская буржуазная историография продолжает традицию оценки Поссевино как арбитра переговоров. Так, С.М. Соловьев в «Истории России с древнейших времен», анализируя документы перемирия, делает вывод о пристрастии Поссевино к польской стороне. Это доказывает то, что «папа обещал Баторию ходатайствовать за него во всех кабинетах Европы и присылал меч с благословением». Об этом свидетельствуют и письма иезуита к Ивану IV: «Чем больше ты откладываешь возвращение [королю] этих крепостей, тем легче большая часть их переходит в руки Стефана». В одном из своих писем Поссевино, ссылаясь на псковичей и на их спасение, просит Ивана IV отдать «королю Стефану то, что он у тебя просит: этого я никогда не предложил бы тебе делать, если бы мог видеть другие планы, на которые ты можешь опираться в своих намерениях, заботясь о благополучии своих людей». Это, конечно, внесло свой вклад в заключение перемирия в пользу Речи Посполитой.

«Настала минута решительная… не смея ехать в Москву без мира, не смея ослушаться государя, русские послы Елецкий и Олферов должны были принять главное условие, то есть именем Иоанновым отказались от Ливонии, уступили и Полоцк с Велижем». Так, 6 января 1582 г. был заключен Ям-Запольский мир на 10 лет, положивший конец Ливонской войне, «не столь кровопролитной, сколь несчастной для России, менее славная для Батория, чем постыдная для Иоанна… В первый раз мы заключили мир столь безвыгодный, едва не бесчестный с Литвою». Таким образом, в этой войне Речь Посполитая показала свое превосходство над Московским государством.

В своей «Истории...» Карамзин показал только желание Ивана IV занять трон Речи Посполитой и объединить государство. Но у Стефана Батория, энергичного и волевого правителя, так же имелись свои планы насчет Московского государства. Так, Стефан, дабы смягчить отношения через Поссевино передает свои слова: «Скажи государю Московскому, что вражда угасла в моем сердце, что не имею никакой тайной мысли о будущем завоевании, желаю ему истинного счастья и братства России». И предлагает пойти вместе на крымского хана. Иван отказывается, Карамзин никак не анализирует этот поворота в международных отношениях. Л. Подгородецкий в своей книге «Станислав Жулкевкий» ссылается на то, что «после победы Баторий пытался создать антитурецкую лигу, желая вернуть венгерские земли, находящиеся под властью Османской империи, которая была слишком сильной, чтобы воевать одному. Но Московскому государю не нужна была война с Турцией, так как внешнеполитическим приоритетом России в третьей четверти XVI в. был выход к Балтийскому морю, а Османская империя в это время Россию не беспокоила. Когда Баторий убедился, что Иван Грозный в войне с Турцией участвовать не будет, то захотел силой добиться польско-московской унии, а затем во главе всех держав вступить в войну с Османской империей».

При сыне Иван Грозного Федоре Ивановиче, как позже, так и во время правления Бориса Годунова, Карамзин и более поздние авторы отмечают изменение внешнеполитической стратегии Речи Посполитой по отношению к Московскому государству. «Стефан Баторий нетерпеливо хотел довершить начатое: возвысить державу свою уничтожением России, мечтая о восстановлении древних границ Витовтовых на берегах Угры». Но после того как Сейм отказал ему в финансировании его плана, так как ни магнаты, ни шляхта уже не хотели воевать, Стефан пошел другим путем – хотел заключить унию с Москвой с условием престолонаследия, если один из государей умрет, а так же требовал Смоленск и Северскую землю. С предложением унии в Москву ездил Лев Сапега. «Проект унии он представил в декабре 1584 г. русским послам в Варшаве, однако, поскольку проект содержал крупные территориальные претензии к Московскому государству, русские послы отказались обсуждать его». В 1585 г. новый посол Михаил Гарабурда представил боярам новый проект. Но в Москве уклонились от унии и говорили только о возможном заключении вечного мира. В этом вопросе очень четко прослеживается позиция Н.М. Карамзина, который выражает сожаление, что «вельможи и духовенство не вразумились в мысль великую, добрую», так как считал, что от унии Москва ничего не потеряла бы, а только приобрела бы друга и союзника.

Карамзин считает, что «Польша и Литва неблагодарные предпочитали земное спокойствие драгоценному величию», и хотя Баторий - враг России, все равно не очерняет его и не занижает его заслуги перед государством. Историк А.Л. Погодин согласен с Карамзиным, что «те 10 лет, что он [Баторий] сидел на престоле, он добился громадных результатов. Кто знает, какого влияния добилась бы Речь Посполитая, если бы жизнь короля продолжалась бы еще долго». Но Стефан Баторий умер 12 декабря 1586 г. Он стал тем кульминационным моментом в истории Речи Посполитой и Московского государства, когда вот-вот, и чаша весов перевесилась бы на сторону Речи Посполитой. Это чувствует и Карамзин в своей «Истории...». И недаром он уделяет так много внимания во внешней политике своему главному врагу – Речи Посполитой, хотя и объясняет возвышение Литвы и Польши, и ослабление Москвы лишь только с позиций своей концепции «сильного монарха».

После смерти Батория продолжателями его политики по отношению к Москве стали Замойский, активно поддерживаемый Жулкевским, а так же подканцлером Львом Сапегой, составившие группировку, которая поддержала на выборах в короли Речи Посполитой кандидатуру шведского принца Сигизмунда. 16 декабря 1587 г. Сигизмунд короновался в Кракове. Главное обязательство, взятое Замойским с Сигизмунда, состояло в том, чтобы ему с отцом его, королем шведским, ополчиться на Россию». Москва опасалась союза Речи Посполитой и Швеции, и потому еще до выбора Сигизмунда, Федор выставляет свою кандидатуру в короли. Но было объявлено, что «Федору не быть на престоле Ягеллоновом», так как Федор отказался от тех условий, которые поставили перед ним паны. Но опасения Москвы и задумка Замойского не оправдались, «ибо Сигизмунд вместо тесной связи произвел великую злобу между своими государствами».

При Сигизмунде наблюдается уменьшение роли Речи Посполитой во внешней политике Российского государства и ослабление королевства. Уже Литва и Польша хотели прочного мира. В 1600 г. в Москву направляется посольство Льва Сапеги с предложением унии, пункты которой были встречены в штыки. Было заключено лишь 20-летнее перемирие, а прочие вопросы попросту зависли. «Следственно, в Москве и в Вильне политика Российская одержала верх над Литовскою. Король не хотел воевать в одно время и со шведами и с нами, устоял только в отказе величать Бориса именем царя и самодержца». Таким образом, Сигизмунд не оправдал надежды возвышения Речи Посполитой над Москвой. Более того, для Москвы «сношения с Сигизмундом, как с польским королем были уже не важны».

Но здесь может быть поставлен вопрос о реальности заключения унии между Московским государством и Речью Посполитой во второй половине XVI в. К этому времени Москва после взятия Казани, Астрахани и части Сибири превратилась в евроазиатскую державу с совершенно другой организацией системы власти. Если в Речи Посполитой в третьей четверти XVI в. господствовала шляхетская анархия, а крупные магнаты и шляхта царствовали в своих владениях не хуже, чем какой-либо правитель в своем государстве, то в России после опричнины Ивана Грозного была подавлена боярская оппозиция и установлено полное всевластие российского царя.

Два государства (Литва и Польша), соединенные унией 1569 г. в единое государство Речь Посполитую, которая была ориентирована на Запад, тогда как Россия – на Восток, поэтому невозможность унии между Московским государством и Речью Посполитой была обусловлена и внешнеполитическими целями. Таким образом, можно сделать вывод, что из-за несовпадения моделей государственного устройства двух государств уния теоретически и практически заключена быть не могла, несмотря не гегемонистские и амбициозные устремления глав обоих государств.

Таким образом, из всего вышесказанного можно проследить изменение внешнеполитической стратегии Речи Посполитой по отношению к Московскому государству а также взаимные разновременные тенденции к сближению. Н.М. Карамзин очень хорошо описал это в своей «Истории...», и, хотя не всегда анализировал все события, подавая некоторые из них тенденциозно, тем не менее, не упускал даже самых мелких фактов.

Через все повествования «Истории...» о Ливонской войне и переговорах об унии Московского государства и Речи Посполитой, Н.М. Карамзин анализирует личность Ивана IV Грозного и политику, которую он проводил. Также IX, X и XI тома «Истории государства Российского» описывают не только события Ливонской войны, но и время опричнины, Бориса Годунова и Смуты. И эта вторая половина труда Н.М. Карамзина заметно отличается от первой. Именно в этих томах Карамзин достиг непревзойденных высот как прозаик. «Об этом свидетельствуют сила обрисовки характеров и энергия повествования». Но не только это отличает Карамзина-историка последнего «петербургского» периода его деятельности. До сих пор Карамзин считал, что успехи централизации, которые он связывал с образованием самодержавной власти московских князей, были одновременно и успехами цивилизации. В царствование Ивана III и Василия III Ивановича не только укрепилась государственность, но и достигла успехов самобытная русская культура. В конце VIII тома, в обзоре русской культуры XV – XVI вв Карамзин с удовлетворением отмечал появление светской литературы – для него важного признака успехов образованности: «...видим, что предки наши занимались не только историческими или Богословскими сочинениями, но и романами, любили произведения остроумия и воображения». Царствование Ивана Грозного поставило историка перед сложной ситуацией: усиление централизации и самодержавия приводило не к прогрессу, а регрессу в политике, культуре и обществе. Также Н.М. Карамзин отмечает падение нравственности и губительное воздействие царствования Ивана Грозного на моральное будущее России. «Грозный, - пишет он, «хвалился правосудием,...глубокой мудростью государственной,..губительною рукою касался самых будущих времен: ибо туча доносителей, клеветников, кромешников, им образованных, как туча гладоносных насекомых, исчезнув, оставила в народе злое семя; и если иго Батыево унизило дух россиян, то, без сомнения, не возвысило его и царствование Иоанново». По сути дела, Карамзин подошел к одному из самых сложных вопросов русской истории XVI в. Здесь он отходит от своей концепции, что любой самодержец – это благо для государства. Все историки, которые признавали усиление государственности основной прогрессивной чертой эпохи, оказывались перед необходимостью оправдать опричнину и террор Грозного как историческую необходимость. Карамзин остановился в недоумении перед противоречием между усилением государственной консолидации и превращением личности царя в трагедию народа, и, безусловно, оправдав первую тенденцию, категорически осудил вторую. Он не пытался найти государственный смысл в терроре Грозного. И если Погодин в этом смысле выступает продолжателем Карамзина, то и многие последующие историки объявили взгляд Карамзина на Грозного устаревшим. Иначе отнесся к концепции Карамзина С.Б. Веселовский: «Большой заслугой Н.М. Карамзина следует признать то, что он рассказывая, про Ивана IV, про его опалы и казни, про опричнину, в частности, не фантазировал и не претендовал на широкие обобщения социологического характера. Как летописец, он спокойно и точно сообщает огромное количество фактов, впервые извлеченных им из архивных и библиотечных первоисточников. Если в оценке царя Ивана и его политики Карамзин морализует и берет на себя роль судьи, то его изложение настолько ясно и добросовестно, что мы легко можем выделить из рассказа сообщаемые им ценные сведения и отвергнуть тацитовский подход автора к излагаемым им событиям». Но отрицательные, порой сурово презрительные оценки поступков, деятельности, характера Ивана Грозного, на первый взгляд, выглядят неестественно для последовательного сторонника самодержавия. Кажется, что такая характеристика немедленно должна была дискредитировать саму основу исторической концепции Карамзина – ведь в русской истории ему не удалось найти не только идеальный, но даже приближающийся к нему образ правителя. Но на самом деле это лишь поверхностное противоречие. Характеристика Грозного целиком соответствовала политическому мировоззрению и идеологическим устремлениям Карамзина. Согласно им, «истинное самодержавие» воплощалось в человеке, обладающим ценным набором личных и государственных добродетелей. Их отсутствие чревато для государства бедами. На примере Ивана Грозного Карамзин стремиться показать, каким не должен быть самодержец. Историк В.П. Козлов считает, что «если бы в русской истории не было Ивана Грозного, Карамзин постарался бы найти фигуру, похожую на него». Образом царя-тирана историограф старался провести консервативную политическую идею, объективно имевшую важное идеологическое значение для периода царствования Александра I: самодержавие как форма правления не может быть плохой, особенно для России. Беды, свалившиеся на нее в прошлом или ожидающие ее в будущем, были и могут быть только при отсутствии у монарха положительных государственных и личных качеств. В последних томах «Истории...», где повествуется о событиях конца XVI – начала XVII в. Карамзин с еще большей неожиданностью стремится показать современникам, что в государственных бедах в это время виновато не самодержавие, а его отдельные представители, не имевшие или утратившие добродетели человека и политического руководителя.

«История государства Российского» благодаря простоте изложения удивительно доступна для восприятия и понимания. При первом прочтении создается впечатление исторического рассказа. Кажется, что именно так и разворачивались события российской истории. Вопреки логике, повествование Карамзина вуалирует, гипнотизирует, заставляет верить, как в хорошем романе, что все было именно так, как написано историком. Конечно, свою роль в таком рассказе играет концептуальное единство «Истории...». Идея самодержавия создавала впечатление цельности, что, в свою очередь, создавало иллюзию достоверности. Когда же начинаешь анализировать прочитанное, то понимаешь, что факты остаются фактами, а интерпретацию их можно подвергнуть сомнению. Царствование Ивана Грозного Н.М. Карамзин считает «ужасной переменой в судьбе царства». Историограф не находит ни одной положительной черты в Иване Грозном, а описывает только его кровавые деяния. Поражение в Ливонской войне Карамзин также оставляет на совести Ивана Васильевича, и считает, что: «Россия все имела для победы – и доблесть, и силу, но не имела великодушного отца-государя».

Интересен момент, когда Карамзин практически открыто обвиняет самодержца в трусости: «Так Иоанн пил чашу стыда, им не Россиею заслуженного!», отказавшись от предложенного Баторием поединка, который бы, по мнению польского короля, решил все их споры. Баторий писал Иоанну: «Жалеешь ли крови христианской? Назначь место и время, явись на коне и един сразимся со мной единым, да правого увенчает Бог победою!». Но к отказу Иоанна можно подойти и с другой стороны, и не обвинять его в боязни дуэли, а отметить благоразумие человека, который стоит во главе государства и от поступков которого зависит все будущее этого государства. Если бы Иван IV согласился на дуэль, он совершил бы безрассудный поступок. Обращаясь к истории Франции XIV в., можно отметить, что такой безрассудный поступок совершил король Франции Иоанн II Добрый, который в 1356 г. в битве при Пуатье бросился в сражение с секирой в руках, и, как следствие, был окружен и взят в плен. А потом французы собирали 3 миллиона экю на выкуп родного монарха. Историки категорически осуждают акцию Иоанна II как истинно рыцарскую, но не достойную монарха, ибо он должен думать не о личных страстях, а о нуждах государства.

Таким образом, отказ Ивана IV от дуэли со Стефаном Баторием выглядит иначе: русский царь выступает как истинный монарх и человек государственного ума, Стефан Баторий же скорее рыцарь, чем король, то есть проигрывает Ивану Грозному.

Он здесь противопоставляет личности и характеры, но не государей, и позиция Карамзина не научная, а морализаторская.

Автор «Истории...» стремится найти в прошлом факты, характеры исторических лиц, их поступки, интерпретация которых звучала бы нравоучительно для современности. В этом одна из своеобразных черт карамзинского миропонимания. Видя в поступках людей прошлого проявление страстей, низменных для человеческого характера, Карамзин стремится дать им объяснение, мотивировать их в положительном или отрицательном, с точки зрения собственных нравственных убеждений, смысле. ««История государства Российского» наполнена страстями, борьбой, победами и поражениями добра и зла.

Карамзин ассоциирует Ивана Грозного со злом, также он через повествование проводит мысль, что Ливонская война, начавшаяся при Иване IV, и продолженная им, также является злом. Историограф прямо не сообщает это в «Истории...», но об этом мы можем догадаться по характеристике исторических лиц, таких как Сильвестр и Адашев – любимцев Ивана Грозного до 1560 г. «Сильвестр, наставник Иоанновой совести, всегда требовал от него воздержания, умеренности в физических наслаждениях, к коим юный монарх имел сильную склонность...». Также, говоря о смерти Сильвестра, Карамзин пишет, что это «муж незабвенный в нашей истории, краса века и человечества, сей знаменитый временщик явился вместе с добродетелью царя и погиб с нею…». Феномен удивительный в тогдашних обстоятельствах, известный своею единственно неизмеримою силою искреннего благолюбия, коего божественное вдохновение дарит ум естественный в самой тьме невежества и вернее науки, вернее ученой мудрости руководствует людей к великому». Таким образом, Карамзин восхищается Сильвестром. Про Адашева историограф пишет, что «все покорялось его уму и добродетели». И лучшее время правления Н.М. Карамзин также связывает с двумя этими людьми, и, приближая ужасное правление Ивана Грозного без Адашева и Сильвестра, говорит: «Увидим, как он без них властвовал, и если не Иоанн, то любимцы его с 1546 по 1560 г. управляли Россиею, то для счастья подданных и царя не надлежало бы сим добродетельным мужам оставлять государственного кормила – лучше неволею творить добро, чем волею - зло». В этих строках просматривается все негативное презрительное отношение историографа к личности Ивана IV, и, следовательно, ко всей его политической деятельности. Из вышесказанного можно увидеть, что Карамзин отдавал предпочтение Адашеву и Сильвестру как разумным и честным государственным деятелям. И автор «Истории…» несколько раз в своем произведении подчеркивает, что «Адашев и Сильвестр не одобряли войны Ливонской, утверждая, что надобно прежде всего искоренить неверных и злых врагов России и Христа; что ливонцы, хотя и не греческого исповедания, но христиане, и для нас не опасны; что Бог благословляет только битвы справедливые, нужные для целости и свободы держав». «Неверным, злым врагом» России Карамзин считает Литву и выступает прежде всего за войну с ней, нежели с Ливонией, которая «уже перестала мыслить о сохранении независимости». Западный сосед для России во второй половине XVI в. выступает одним из основных векторов политики. Карамзин правильно отмечает этот вектор, но он смотрит на него с позиции уже свершившихся событий и потому с легкостью судит Ивана Грозного за то, что он пошел сначала на более слабого противника. И в результате этого стал причиной усиления западного противника путем объединения Литвы и Польши. Причем Речь Посполитая стала непосредственной и единственной соседкой России, с границей, простиравшейся на две тысячи километров от Балтики до Черного моря. «Но, став соседями вновь через 330 лет (из-за монголо-татарского нашествия западнославянские земли оказались отрубленными, прямые русско-польские контакты прекратились(1239-1569)), Польша и Русь обнаружили, что они представляют по отношению друг к другу совершенно чуждые, враждебные государства с диаметрально противоположными государственными интересами».

Польша, как католическое государство, включившее в свой состав белорусские и украинские земли, «редко населенные и зависимые от Польши», стремилась легально закрепить за собой эти территории, но и ставила своей первейшей внешнеполитической задачей присоединить те русские земли, которые были утрачены Литвой в XVI в. в пользу Московского государства.

Русское государство, наоборот, рассматривало «Беларусь и Украину как исторически принадлежащее ему наследие древней Руси, как часть державы Рюриковичей, которую Москва была призвана возвратить в общерусское православное лоно». Московские цари считали своей наиважнейшей, государственной, национальной и религиозной задачей освобождение православного в своей массе белорусского и украинского населения от польско-литовской зависимости. К этому добавлялась не менее важная государственная задача прорыва Московского государства к морям, задача выхода для сношений с Западной Европой, чему препятствовал польский барьер, обрекавший Россию на медленную стагнацию и культурно-экономический застой, ибо целеустремленная польская политика состояла в том, чтобы не допустить прямых контактов России с Западной Европой и, таким образом заставить Российское государство согласиться на польское посредничество во всем, что касалось любых связей с остальным миром. Отсюда борьба за Украину и Беларусь, борьба за влияние и владение славянским населением. Восточная Европа становилась неизбежной ближайшей перспективой русско-польских отношений в XVI – XVII вв. И то, что эта борьба будет вестись отнюдь не мирными, дипломатическими средствами, а путем войны, было ясно уже в 70-е гг. XVI в. для обеих сторон.

Н.М. Карамзин правильно понял, что Литва и Польша, а не Ливония, составляли главный барьер для выхода России к Балтийскому морю. Но оценивал он эти события с ретроспективной точки зрения. Адашев и Сильвестр не одобряли Ливонской войны как войны несправедливой. «Бог одобряет только воины справедливые». Здесь просматривается провиденциализм историографа, когда он анализирует и оценивает исторические события, не раскрывая политических или иных причин их участников, а лишь навязывает им, а, следовательно, и нам, идею воли Бога. Тем не менее, современные авторы по истории дипломатии сейчас утверждают, «что с первых же дней войны в правительстве образовались две группы: Адашев и его кружок считали необходимым продолжение военных действий на юге с крымскими татарами и Турцией. Московское же дворянство вместе с И.М. Висковатым было решительным сторонником Ливонской войны. Программа борьбы за Прибалтику отвечала их интересам. Боярство рассчитывало на новые поместные раздачи и расширение торговли со странами Восточной и Западной Европы». Таким образом, мы можем убедиться, что Адашев и Сильвестр, которые входили в ближний круг, всего лишь боролись за свои интересы, и мы можем поставить под сомнения все карамзинские восхвалительные эпитеты, посвященные этим людям. Также следует добавить, что после взятие в 1558 г. Нарвы и Дерпта, когда нависла угроза над Ревелем и Ригой, победной завершение войны было совсем близко, но «Адашев, руководивший войсками, не воспользовался благоприятным моментом, и вскоре наступление прекратилось. Адашев затягивал войну, заключив перемирие с Ливонским орденом с мая по ноябрь1559 г. Прекращение военных действий в Ливонии непосредственно совпало с началом похода брата Адашева, Даниила, в 1559 г. на крымские улусы. Адашев считал необходимым консолидацию свободных южных земель. Впоследствии, Иван Грозный обрушил на Адашева и Сильвестра свой гнев по поводу затянувшейся Ливонской войны. Следовательно, и здесь Иван Грозный выступает как разумный правитель, который, приняв решение, идет к его реализации (в данном случае, к победе в Ливонской войне) и устраняет все сепаратистские тенденции, мешающие осуществлению задуманного.

Интриги существовали при дворе во времена практически всех государей, и Иван Грозный здесь не стал исключением. Но Н.М. Карамзин слишком однозначно одобряет группировку Адашева, и безапелляционно сужает боярский кружок, выступавший за Ливонскую войну.

По описанию Н.М. Карамзина, Иван IV представляет собой редкий образец государя, щедро одаренного от природы умственными способностями и обнаружившего талант правителя, но нравственно испорченного, вполне порабощенного своими страстями и потому обратившему всю наследованную им от предков полноту власти в орудие жестокой и нередко бессмысленной тирании, имевшей разрушительные действия на некоторые стороны русской жизни. Казалось бы, московское самодержавие сделало при нем дальнейшие шаги вперед, но получило до некоторой степени характер азиатской деспотии, трудно совместимой с разносторонним развитием государственной и народной жизни, а в конце концов вызвало бурное воздействие со стороны подавленных им на время сословных и областных стремлении. Его тиранство возбудило после него и некоторые попытки к ограничению самодержавия. Н.М. Карамзин считает, что, уничтожив, собственными руками продолжение своей династии, Иван Васильевич сам приготовил и обеспечил тот взрыв народных движений, который известен в истории под названием Смутное время и которое едва не привело государство на край гибели. Также сквозь «Историю государства Российского» историограф проводит мысль, что Иван Грозный тиранством своим весьма ослабил влечение белорусских и украинских земель к воссоединению с Московским государством (именно эти земли Карамзин считал исконно русскими, но оторванными от Руси ранее); помог делу Люблинской унии и даже произвел обратное движение служилого люда, которое до него переходило из Литвы в Москву. При нем просвещение и нравственность (для Карамзина нравственность была критерием оценки человека), успешно продвигавшиеся вперед до 60-х гг. XVI в., в эпоху казней и опричнины потерпели страшный ущерб и потом не скоро смогли оправиться при наступившем Смутном времени. А главной причиной Смутного времени, по мнению Карамзина, был все тот же Иван IV, который стал оплотом деспотизма и тиранства, задержавшими развитие России на несколько сот лет. Так Н.М. Карамзин пригвоздил Ивана Грозного к позорному столбу. Но при более внимательном прочтении «Истории государства Российского», основываясь на накопленных знаниях современной исторической науки, мы видим, что Карамзин утрирует и вытягивает все негативное, что было в Иване Грозном и в его времени. Н.М. Карамзин был апологетом просвещенного абсолютизма, это выразилось в искусственном отборе фактов, интерпретации их с определенной политической точки зрения. «Уроки» прошлого вплетались в проблемы настоящего, а «История государства Российского» превращалась в публицистический документ, покоящийся на исторических фактах.

Карамзин пытался найти в прошлом события, характеры и действия исторических лиц, внешне аналогичные его современникам. Искусными штрихами, намеками историограф создавал аллюзии событий современной ему жизни. Карамзин как бы сближал периоды и эпохи, порождая в читателях иллюзию повторяемости исторического процесса, его отдельных событий. А.С. Пушкин тонко подметил карамзинские параллели, назвав «Историю государства Российского» «свежей газетой».

Для удобного восприятия «Истории государства Российского» Карамзин-художник как великий мастер использует сравнительно простой прием исторического рассказа, излагая события в хронологической последовательности. Отдельные отступления от этого предпринимались «для удобнейшего впечатления в памяти». Повествование по хронологии было удобно для читателя, но, что важнее, оно помогало Карамзину в раскрытии его исторической концепции, открывало перед ним возможности введения в большинстве случаев искусственных связей между событиями предшествующими и последующими.

Идеалы Карамзина-художника воплощены в занимательности повествования, которой он добивался, показывая события величественные, характеры – героические, факты, которые можно было бы представить как пышное театральное действие, в котором исторические лица были бы похожи на актеров и выступали то с монологами, то в хоре. Реальные последствия таких фактов на дальнейшее развитие событий уже не имели значения. В силу своей занимательности эти факты как бы заслоняли массу других, иногда более существенных для исторического процесса, но менее ярких. Не говоря уже о действительной исторической значимости занимательных фактов, которую историограф, увлеченный описанием, даже и не пытался определить, возникал перекос, искусственное выпячивание. В таких случаях в «Истории государства Российского» писатель-художник занимал место ученого-историка, художественное начало побеждало научное. Таковыми являются главы, посвященные Ивану Грозному и Ливонской войне, отношениям Речи Посполитой и Московским государством.

Список использованных источников

1. Карамзин Н.М Предисловие к «Истории государства Российского» // Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.1, Кн. 1. – М.: Книга, 1986. – 691 с.

2. Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.7, Кн.1. – М.: Книга, 198. – 691 с.

3. Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.8, Кн.2. – М.: Книга, 1988. – 715 с.

4. Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.9, Кн.3. – М.: Книга, 1988. – 732 с.

5. Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.10, Кн.3. – М.: Книга, 1988. – 732 с.

6. Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.11, Кн.3. – М.: Книга, 1988. – 732 с.

7. Горсей Дж. Сокращенный рассказ или мемориал путешествий // Россия XV – XVII вв. глазами иностранцев. - Л.: Лениздат, 1986. -543 с.

8. Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. – М.: Издательство МГУ, 1983. – 272 с.

9. Веселовский С.Б. Исследования по истории опричнины. – М.: Московский рабочий, 1963. – 374 с.

10. Историография истории СССР. С древнейших времен до Великой Октябрьской Социалистической революции. – М.: Высшая школа, 1971. – 458 с.

11. Козлов В.П. Карамзин – историк // Карамзин Н.М. «История государства Российского». Кн.4. – М.: Книга, 1988. – 317 с.

12. Лотман Ю.М. Колумб русской истории // Карамзин Н.М. «История государства Российского». Кн.4. – М.: Книга, 1988. – 317 с.

13. «Око всей великой России». Об истории дипломатической службы XVI вв. – М.: Международные отношения, 1989. – 238 с.

14. Погодин А.Л. История Польши – М.: Монолит – Евролиния – Традиция, 2002. - 305 с.

15. Похлебкин В.В. Внешняя политика Руси, России и СССР за 1000 лет в именах, датах, фактах. Кн.1. – М.:, Международные отношения, 1992. – 283 с.

16. Сахаров А.Н. Уроки бессмертного историографа // Карамзин Н.М. «История государства Российского». Т.1, Кн.1 – М.: Наука, 1989. – 673 с.

17. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т.6, Кн. 3, - М.: издательство соц-эконом литературы, 1960. – 726 с.

18. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т.7, Кн. 4, - М.: издательство соц-эконом литературы, 1960. – 778 с.

карамзин речи посполитой москва